И Кучинъ тихо разсмѣялся.
— Вы правы, вы тысячу разъ правы, — проговорилъ Повалишинъ тронутымъ голосомъ.
— Придите вы къ намъ, — гродолжалъ Кучинъ: — и супруга ваша иначе посмотритъ на насъ грѣшныхъ.
— Да, да, — повторилъ Повалишинъ, прощаясь съ Кучинымъ. — Когда засѣданіе того общества, гдѣ моя жена?
— Послѣ завтра. Угодно вамъ будетъ пожаловать?
— Я буду непремѣнно.
— Въ весемь часовъ вечера. Вамъ извѣстно помѣщеніе?
— Нѣтъ, я не знаю.
— Въ Измайловскомъ полку. Да вѣдь вы вѣрно съ Катериной Николаевной пожалуете?
— Дз, да, — повторилъ машинально Повалишинъ. — Онъ въ эту минуту думалъ совершенно о другомъ.
Кучинъ проводилъ его въ переднюю, помогъ ему надѣть шубу, отворотилъ дверь и еще разъ сказалъ ему: «Милости просимъ».
Сходя съ лѣстницы, Повалишинъ такъ задумался, что вмѣсто параднаго подъѣзда попалъ чрезъ какую-то дверку на дворъ и насилу нашелъ ворота. Онъ побрелъ домой пѣшкомъ, точно не желая ѣздой въ саняхъ прерывать нити своихъ мыслей. Полчаса, проведенные имъ у Кучина, совсѣмъ перевернули его. Онъ устыдился самаго себя. Эготъ сладкій благотворитель, человѣкъ, котораго онъ еле-еле зналъ, прочелъ ему цѣлую лекцію о душевной жизни жены его. Въ то время, какъ онъ предавался чиновничьему самодовольству (онъ не могъ теперь иначе назвать своего поведенія), посторонній человѣкъ, не менѣе занятый, чѣмъ онъ, участвующій, какъ онъ слышалъ, чуть не въ двадцати обществахъ, съумѣлъ такъ хорошо разглядѣть его жену, такъ вѣрно опредѣлить, что для нея вопросъ первой важности. Подумай объ этомъ онъ, Повалишинъ, четыре года тому назадъ, и теперь не случилось-бы съ нимъ такого сюрприза! Что ему стоило сразу же заняться «идеями» Катерины Николаевны, посѣщать хоть изрѣдка засѣданія ея обществъ? Что ему стоило, наконецъ, притвориться интересующимся хотя бы для того, чтобъ слѣдить за «идеалами» своей жены и не допускать ее до роковыхъ увлеченій? Но тутъ же онъ опять попалъ на зарубку собственной неспособности къ энтузіазму; а Катерина Николаевна такъ чутка и воспріимчива, что съ ней притворство было бы невозможно. Чѣмъ ближе подходилъ къ своему дому Александръ Дмитріевичъ, тѣмъ безпомощнѣе и безпомощнѣе онъ себя чувствовалъ. Ну, онъ поѣдетъ послѣ-завтра въ Измайловскій ноліть, будетъ присутствовать на засѣданіи, запишется, пожалуй, въ члены… а потомъ? Развѣ жена его не догадается, что онъ ухватился за соломинку и хочетъ формальнымъ сочувствіемъ наверстать промахъ нѣсколькихъ лѣтъ.
Когда онъ подошелъ къ своему дому, былъ уже одиннадцатый часъ: такъ онъ медленно двигался. Въ передней человѣкъ подалъ ему письмо, сказавши:
— Сейчасъ принесли, городское.
Онъ взялъ письмо, не поглядѣвъ на адресъ и не спросивъ: дома-ли барыня? Онъ противъ своего обыкно-новенія, прошелъ въ кабинетъ въ шляпѣ и шейномъ платкѣ. Шляпу онъ поставилъ на подзеркальникъ, положилъ въ нее платокъ, снялъ сюртукъ и надѣлъ свой рабочій сюртучокъ. Только въ креслѣ передъ письменнымъ столомъ вспомнилъ онъ, что ему подали въ передней письмо.
Равернувъ листокъ, онъ не сразу узналъ руку жены: такъ далекъ онъ былъ отъ мысли получить письмо отъ нея въ эту минуту. Съ необыкновенной отчетливостью, внутренно выговаривая слова, прочелъ онъ:
«Вы, можетъ быть, приняли мое объясненіе съ вами за угрозу или за истерическую выходку. Если такъ, то вы ошиблись; я не переставала уважать, васъ, какъ честнаго человѣка, а потому не позволила-бы себѣ тревожить васъ понапрасну. Прощаться съ вами я сочла лишнимъ. Вы, конечно, не будете на меня за это въ претензіи. Я больше не вернусь въ вашъ домъ. Такъ какъ я знаю, что вы не любите фразъ, то и не приняла за фразу ваше завѣреніе въ томъ, что вы не въ состояніи злоупотребить вашими супружескими правами. Я по вашему желанію принуждена носить ваше имя. Вы позаботитесь, стало быть, оградить меня отъ непріятностей, выдавъ мнѣ видъ на жительство. Моя горничная соберетъ всѣ вещи, принадлежещія лично мнѣ. Больше я не хочу никакого дѣлежа нашей общей движимой собственности. Хотѣла-бы сказать вамъ доброе слово, но лучше подожду. Позднѣе вы ему больше повѣрите».
Александръ Дмитріевичъ прочелъ и подписную букву «К.» и тутъ же, точно проснувшись, вскричалъ про себя:
«И я, идіотъ, ѣздилъ къ Кучину совѣтоваться объ идеалахъ моей жены!»
Онъ истерически захохоталъ. Съ нимъ сдѣлался припадокъ.
Кучинъ, проводивши Повалишина, долго улыбался и похаживалъ по своей маленькой гостиной. Онъ тотчасъ же понялъ, что мужъ пріѣзжалъ къ нему, какъ пріѣзжаютъ за консультаціей къ доктору. Онъ не особенно жалѣлъ этого мужа. Самый разговоръ заставилъ его сознаться, что такая цѣнная сотрудница, какъ Катерина Николаевна, окончательно ушла изъ-подъ его вліянія. Онъ завидовалъ Борщову. Степанъ Ивановичъ не могъ ему простить успѣха его пропаганды надъ такой прелестной женщиной…