— Хи, хи, хи! разразился Гольденштернъ — вотъ это такъ!.. Плутократія!.. одно слово!..
Саламатовъ ограничился одобрительнымъ потрясеніемъ головы и живота.
— Кто-же повѣритъ этому! возразилъ Воротилинъ.
— И не вѣрьте, небрежно кинулъ ему Малявскій.
— Полноте, аблакатъ, вмѣшался покровительственно Саламатовъ, — что у васъ за крючкотворская манера придираться къ пріятелямъ. Иларіонъ Семенычъ слишкомъ на видной дорогѣ, чтобы ему распинаться за рабочую, тамъ, массу и всякія неподобныя вещи… Коли онъ что-нибудь такое написалъ, такъ не спроста, и я нахожу его бистему весьма и весьма остроумной… Стоитъ выпить за нее крюшончикъ!
Онъ захлопалъ въ ладоши и когда появился человѣкъ въ бѣломъ галстухѣ, выросшій точно изъ-подъ земли, скомандовалъ ему:
— Два крюшона!
Воротилинъ хотѣлъ что-то возразить, но, видя, что Саламатову споръ этотъ въ тягость, прикусилъ языкъ.
Малявскій сидѣлъ къ нему спиной.
— Абрамъ Игнатьичъ! крикнулъ Саламатовъ.
Гольденштернъ подскочилъ къ нему слѣва.
— Что-жь, другъ, заговорилъ вполголоса Саламатовъ, поглядывая на входъ въ бесѣдку: —пора вамъ и въ путь снаряжаться… ужь порядочно стемнѣло… Мы на васъ разсчитываем…
— Хи, хи!.. ѣду, ѣду и все устрою къ одинадцати часамъ…
Глаза Абрама Игнатьевича запрыгали.
— Добудьте Камильку во что бы то ни стало, въ какомъ хотите видѣ, а той… венгерки не надо. Это сусло какое-то, только глазами хлопаетъ, да храпитъ, когда напьется.
— Будутъ, будутъ, всѣ будутъ, шепталъ Гольденштернъ.
Прислушавшись къ этому a parte, и Воротилинъ осклабился.
— Ну, такъ съ Богомъ! скомандовалъ Саламатовъ, — и на дорогу стаканчикъ жидкаго.
Крюшоны были поданы, и черезъ пять минутъ Абрамъ Игнатьевичъ снаряжался въ путь.
— Такъ мы на Минерашку ровно въ одинадцать, наказывалъ дѣловымъ тономъ Саламатовъ — и если тамъ занято наверху, двигаемся на Черную рѣчку!.
— Все будетъ! сдѣлайте одолженіе!..
— Вы со мной, господа? пригласилъ Саламатовъ, глядѣвшихъ въ разныя стороны, пріятелей.
И тотъ и другой молча изъявили согласіе.
Когда Гольденштернъ выкатился изъ бесѣдки, Саламатовъ приподнялся немного надъ столомъ, взялъ стаканъ съ шампанскимъ и заговорилъ съ комической торжественностью, точно пародируя какой-нибудь обѣденный спичъ:
— Господа! поднимаю стаканъ за единство нашихъ начинаній!. Кчему упреки и недоразумѣнія между бойцами одной рати? Все намъ принадлежитъ въ сей болотной столицѣ, а, стало, и въ остальномъ любезномъ отечествѣ, все, вплоть до іерусалимскихъ дворянъ, достойный представитель которыхъ только-что покинулъ нашу бесѣдку… И они въ нашихъ рукахъ!..
Борисъ Павловичъ такъ при этомъ повелъ губами, что оба его гостя расхохотались и ласковѣе взглянули другъ на друга.
— Образуемте-же настоящій тріумвиратъ, продолжалъ Саламатовъ. — Я, господа, — травленый волкъ… Каждый изъ васъ пусть дѣйствуетъ по своей спеціальности!.. Знаю, что вы хотѣли не разъ подставить мнѣ ножку, а потомъ и между собою стали пикироваться!.. Это слишкомъ наивно, друзья. какъ сказалъ сейчасъ Иларіонъ Семенычъ. Каждый нуженъ тріумвиратуи тріумвиратъ каждому!.. Согласны?
— Согласны! крикнули оба, поднимая стаканы.
— Ура!., гаркнулъ Саламатовъ.
Раздался раскатистый хохотъ и всѣ трое чокнулись.
Засвѣжѣвшій воздухъ бѣлой ночи дрогнулъ и отнесъ эти звуки къ сонной водѣ прибрежья…
КОНЕЦЪ.