Степанъ Ивановичъ явился на другой же день. Онъ показался Зинаидѣ Алексѣевнѣ гораздо пріятнѣе на видъ, чѣмъ наканунѣ. Она замѣтила также, что онъ попріодѣлся и волосы у него были приглажены. Онъ заговорилъ съ тономъ менѣе сладкимъ, но самый звукъ его голоса больше понравился ей. Онъ оглядѣлъ, ласково улыбаясь, комнату Зинаиды Алексѣевны и нашелъ, что у ней очень мило. О вчерашнемъ происшествіи онъ даже и не упомянулъ.
— Я желалъ бы, — началъ онъ: — познакомить васъ съ одной женской личностью… она своей пылкой натурой и воспріимчивостью прекрасно бы на васъ подѣйствовала; но въ настоящую минуту она отдалилась отъ меня и, кажется, слишкомъ поглощена своей личной жизнью. Сегодня же я васъ приглашаю пожаловать ко мнѣ, пораньше, часамъ къ семи: у меня соберется кой-кто.
— Будетъ вечеръ? — спросила Зинаида Алексѣевна.
— Какой вечеръ! Я вечеровъ никогда не даю. Маленькое совѣщаніе, гдѣ вы познакомитесь съ преобладающимъ характеромъ моей дѣятельности.
— Да кто-же вы такой? — весело спросила Зинаида Алексѣевна. — Я объ васъ все думала и никакъ не могла рѣшить. Вы чиновникъ?
— Я служу, — отвѣтилъ Степанъ Ивановичъ: — но не чиновникъ.
— Можетъ быть профессоръ?
— Я слишкомъ мало знаю.
Сказавши это, Кучинъ вздохнулъ.
— Во всякомъ случаѣ вы благотворитель, филантропъ.
— Пожалуйста, не употребляйте этого слова, — заговорилъ просительно Кучинъ. — Оно такъ опошлилось. Вамъ, когда вы ко мнѣ присмотритесь, покажется, пожалуй, что я поддерживаю или, лучше сказать, подслуживаюсь къ пустымъ и празднымъ затѣямъ важныхъ барынь, что я не понимаю, изъ какихъ побужденій большинство ихъ занимается такъ-называемыми добрыми дѣлами. Васъ я сразу же предваряю. Я вижу, какая вы умница.
Зинаида Алексѣевна поблагодарила его наклоненіемъ головы.
— Въ нашемъ обществѣ, — продолжалъ Кучинъ: — ничего нельзя сдѣлать безъ извѣстныхъ компромиссовъ. Нелѣпо было бы идти напроломъ, когда единственное средство чего-нибудь достигнуть — направить существующіе элементы такъ, чтобы…
Кучинъ запнулся.
— Чтобъ и волки были сыты и овцы цѣлы? — спросила Зинаида Алексѣевна и громко разсмѣялась.
Ей тотчасъ же сдѣлалось непріятно за свою выходку; но лицо у Кучина было такое, что она не могла воздержаться отъ этой прибаутки.
— Вы, пожалуй, и правы, — отвѣтилъ, нисколько не сконфузившись, Кучинъ. — Только волковъ тутъ нѣтъ въ тѣсномъ смыслѣ слова: есть тщеславіе и барская скука, а то такъ и ханжество. Вотъ вы хандрите отъ избытка силъ, а многія наши барыни — отъ неспособности на какое-нибудь живое дѣло. Онѣ умираютъ отъ скуки. Для нихъ всякое дѣло — забава. Требовать отъ нихъ сознательнаго служенія идеѣ было бы крайне наивно. Стало быть, нужно руководительство. Я одинъ не въ состояніи былъ бы сдѣлать одной десятой того, что мнѣ удается теперь, имѣя подъ руками сотрудницъ со связями и съ большими матеріальными средствами.
— Много у васъ ихъ? — спросила Зинаида Алексѣевна.
— Довольно; двухъ-трехъ вы увидите сегодня. И я васъ нарочно предваряю: не удивляйтесь тому, какъ я обращаюсь съ этими барынями: вѣрьте, что иначе нельзя. Вамъ, быть можетъ, кто нибудь станетъ говорить обо мнѣ именно на тему моего житейскаго умѣнья, — не смущайтесь такими толками. Иначе и быть не можетъ.
— Но какую-же главную цѣль имѣете вы? — спросила Зинаида Алексѣевна серьезно и нѣсколько задумчиво.
— Цѣль у всѣхъ насъ должна быть одна, — проговорилъ, закрывая глаза, Степанъ Ивановичъ: — не давать живымъ существамъ утрачивать свою человѣчность.
— Это слишкомъ обще, — замѣтила какъ-бы про себя Зинаида Алексѣевна.
— Напротивъ, дитя мое, — возразилъ мягко, но сосредоточенно Кучинъ: — это — ясная и вѣчная нравственная истина. А служить ей можно безконечно-разнообразными средствами. Вы увидите, что я ничѣмъ не пренебрегаю. Вамъ покажется даже, что я слишкомъ разбрасываюсь, но такимъ только путемъ и можно чего-нибудь достичь.