— Что вы бормочете? — закричала, какъ будто-бы гнѣвно, Авдотья Степановна, а сама привлекла его обѣими руками. — Такъ вотъ что васъ ѣстъ ноѣіомъ, вотъ чѣмъ васъ разбередилъ Алешка! Вамъ стыдно моего пріятельства? Вы мучите себя тѣмъ, что согласились сдѣлаться человѣкомъ? Я васъ не содержала и теперь не содержу. Я-же вамъ должна быть благодарна зато, что вы по пріятельству наблюдаете за моими дѣлами. Или вамъ это кажется постыднымъ? говорите! Вамъ хочется обойтись со мною, какъ Алексѣй Николаичъ? Ну что-жь, скажите мнѣ начистоту. Насильно милъ не будешь. Я хоть и не по-прежнему живу, да мои деньги-то поганыя!
Ея руки выпустили голову Пряіильникова. Ола откинулась на спинку диванчика и вся поблѣднѣла. Слезы готовы были брызнуть изъ глазъ. Взглянувь на нее, Прядильниковъ приподнялся и с испугом, который захватывал у него духъ, схватилъ опять ея руки.
— Не бросайте меня, — шепталъ онъ умоляющимъ голосомъ — не гоните! Что я буду безъ васъ? Я полоумный, не слушайте меня!
Звуки страсти заставили Авдотью Степановну встрепенуться. Въ одно и то-же мгновеніе она съ обидой и горечью вспомнила о Карповѣ и съ глубокой нѣжностью прильнула къ бѣдному чудаку, который такъ безпомощно умолялъ не отвергать его любви.
Отъ ея ласкъ Прядильниковъ стихъ, какъ малый младенецъ, но въ душѣ его поднялось неистовое ликованье.
На дворѣ стояла лунная ночь, когда Прядильниковъ возвращался домой. Морозъ такъ и трещалъ подъ полозьями саней. Но Петръ Николаевичъ точно совсѣмъ не чувствовалъ его. Грудь у него раскрылась, концы шейнаго платка развѣвались. Шляпа была надѣта на затылокъ. Онъ прищурился, поглядывая направо и налѣво. На душѣ у него было такъ странно, такъ дико-радостно, что ему почти не сидѣлось въ саняхъ.
— Поталкивай, братецъ! — крикнулъ онъ извощику.
Онъ готовъ былъ выскочить изъ саней, взять тройку и полетѣть стремглавъ, такъ, чтобы духъ захватывало. Домой ему не хотѣлось, онъ почти боялся возвращаться домой. Ему нужно было въ эту минуту кого-нибудь, даже совершенно посторонняго человѣка, за стаканомъ вина, для длинныхъ безконечныхъ изліяній.
Впервые чувствовалъ онъ настоящее біеніе жизненнаго пульса. Онъ даже не вѣрилъ себѣ. То, что случилось нѣсколько часовъ назадъ, представлялось ему, минутами, какой-то галлюцинаціей. Но сейчасъ-же его кидало въ жаръ. Дѣйствительность давала о себѣ знать чувствомъ неудержимой радости.
Да, онъ держалъ въ объятіяхъ любимую женщину, ласкалъ ее, говорилъ ей все, что только затаенная страсть можетъ выговорить въ минуту внезапнаго счастія. Давно считалъ онъ себя обреченнымъ на вѣчное одиночество. Потребность любить подавлена была сознаніемъ своей неумѣлости, своего смѣшнаго и неказистаго вида. Онъ называлъ тогда всѣхъ женщинъ «бабами», цѣломудренно отплевывался отъ нихъ и самъ злобствовалъ, и только его нѣжныя чувства къ Карпову заставляли его забывать, что въ «Алквіадѣ» онъ видитъ постоянный вызовъ, направленный противъ него. Какъ онъ ни отдавался работѣ бывало, въ безсонныя ночи несносное чувство охватывало его. Позади стоялъ долгій рядъ годовъ безъ малѣйшаго проблеска личной радости — той радости, которая дается только женщиной. Смутно, вь видѣ неясныхъ, но томительныхъ желаній стремился онъ къ минутѣ того мужскаго торжества, когда всякій фибръ говоритъ объ обладаніи существомъ, которое казалось созданнымъ для наслажденія другихъ избранниковъ…
Лошаденка извощика трусила дряблой рысцой, но Петръ Николаевичъ ужь не понукалъ возницу. Ему хотѣлось даже, чтобы сани катились-себѣ, сколько хотятъ. Тутъ, въ этихъ саняхъ, среди свѣтлой ночи, онъ могъ блаженствовать всласть; а дома, на квартирѣ, ему сейчасъ-же пришлось-бы столкнуться съ Карповымъ.
Прядильниковъ такъ и выговорилъ про себя слово «столкнуться»; оно его смутило. Онъ только тутъ вспомнилъ, что та-же самая женщина отдалась Алешѣ въ первый-же день ихъ знакомства. Весь разсказъ «Алквіада» слышался ему отъ слова до слова. Онъ сидѣлъ тогда надъ цифрами. Белесоватая ночь переходила въ утро. Ему помнится хриповатый голосъ Карпова, его смѣхъ, прибаутки, стихи Майкова:
Были тутъ послы, софисты И архонты, и артисты. Онъ рѣчами завладѣлъ, Хохоталъ надъ мудрецами И безумными глазами На прекрасную глядѣлъ.
Онъ повторилъ про себя всю строфу, и съ каждымъ ея словомъ все ярче и ярче представлялась ему сцена съ Алешкой. То-ли ощущалъ безпутный гуляка, вернувшійся послѣ легкой побѣды надъ женщиной болѣе чѣмъ легкаго поведенія? Развѣ онъ безумствовалъ такъ? Онъ радъ былъ только тому, что нашелъ красивую и нарядную содержанку послѣ мужнихъ женъ, набившихъ ему оскомину. И она, эта содержанка, отдавшаяся ему, съ первыхъ-же словъ полюбила его такъ, какъ никого уже никогда любить не будетъ. Прядильниковъ самъ слышалъ это отъ нея. Вотъ тотъ, — такъ былъ, дѣйствительно, побѣдителемъ. Ему стоило придти, показать красивую бороду, — и женщина дѣлалась въ одинъ мигъ его любовницей. Любилъ-ли онъ ее не только въ ту минуту, когда она ему отдавалась, но и послѣ? Конечно, нѣтъ. Онъ не переставалъ смотрѣть на нее какъ на кокотку.