Лиза вышла за ней и помогла надѣть шубу.
— Maman спрашиваетъ васъ, — сказала она своимъ дѣловымъ тономъ, отворяя Авдотьѣ Степановнѣ дверь на крыльцо — вы къ намъ зайдете еще?
— Не знаю, не знаю, — пробормотала Авдотья Степановна, стараясь не глядѣть на дѣвочку.
И она поспѣшно спустилась съ лѣстницы.
Лиза вернулась къ матери, стала посреди комнаты и, сложивъ руки на груди, спросила низкимъ голосомъ:
— Ты знаешь эту даму, maman?
— Нѣтъ, мой другъ, я въ первый разъ ее видѣла.
Загарина надѣла капоръ и потомъ стала собирать свои газеты.
— Она пріѣзжала покупать у васъ процессъ?
— Я сама хорошенько не поняла, — отвѣтила Загарина — но. она остерегаетъ меня.
— Всѣ остерегаютъ и всѣ надуваютъ!
Лиза разсмѣялась.
— Ты что будешь дѣлать? — спросила мать.
— Ко мнѣ придетъ Саша, мы будемъ читать. Ты нынче раньше вернешься?
Загарина молча кивнула головой. Лиза поцѣловала ее, укутала и крикнула на лѣстницу:
— Эта дама должно быть… une dame du lac!..
Лиза, проводивши мать, взяла книжку и присѣла къ окна. Она думала о той барынѣ, которая сейчасъ только ушла.
«Кто она такая? — спрашивала про себя дѣвочка. — Она навѣрно une dame du lac!»
Это прозвище она прочла въ какомъ-то фельетонѣ. Лиза уже знала, что въ Парижѣ есть женщины, которыхъ зовутъ «кокотками». Она помнила, какъ на бульварахъ и въ Елисейскихъ поляхъ ей попадались разряженныя женщины съ такимъ страннымъ цвѣтомъ лица и волосъ, что она каждый разъ спрашивала мать: почему эти дамы такъ сильно притираются и носятъ такіе шиньоны? Мать затруднялась отвѣчать ей на всѣ эти вопросы.
«Да, это навѣрно такая дама, какъ въ Парижѣ, — продолжала разсуждать Лиза. — Что-же ей отъ насъ надо? И какъ она смѣетъ являться?»
Лиза даже надула губки. Ей сдѣлалось обидно за мать.
«Отчего къ намъ каждый является съ улицы? Оттого, что мы бѣдны; a maman не хочетъ отдать нашъ процессъ какому-нибудь хорошему человѣку. Вотъ насъ и надуютъ, непремѣнно надуютъ. Сколько уже перебывало народу, а никто ничего не устроилъ. Будь здѣсь мой семинаристикъ, онъ-бы какъ началъ хлопотать! Вотъ-бы мы всѣ трое уѣхали заграницу. А теперь maman такъ работаетъ…»
Лицо дѣвочки затуманилось и даже двѣ слезинки показались на ея крупныхъ глазахъ.
«Все оттого, — продолжала думать Лиза, — что живемъ мы однѣ. Нѣтъ никакого мужчины. Мы воображаемъ, что очень умны, а ничего умнаго придумать не можемъ. Зачѣмъ мамѣ такъ много работать? Она не хочетъ давать мнѣ переводовъ. А такъ я не согласна оставаться. Я найду себѣ работу. Мы придумаемъ съ Сашей…»
Раздался звонокъ.
«Это навѣрно онъ, — сказала про себя Лиза и пошла отворять. Саша Чернокопытовъ съ весны выросъ мало, но за то раздобрѣлъ и сталъ очень широкъ въ плечахъ. Лицо сдѣлалось еще серьезнѣе. Онъ пожалъ руку Лизѣ по-товарищески, крякнулъ и выговорилъ:
— Ну холодище сегодня; у васъ топится печка?
— Топили утромъ, — отвѣтила весело Лиза, оглядывая своего пріятеля. — Печка теплая, поди сюда.
Щеки Саши такъ и рдѣлись. Онъ былъ очень красивый мальчикъ, только общій обликъ лишенъ былъ мягкости. Стоялъ онъ, точно къ чему-то прислушиваясь, лѣвымъ плечомъ впередъ. Подъ мышкой у него былъ портфель чистенькій, запертый на ключикъ. Держалъ онъ его, какъ большой.
Подойдя къ печкѣ, Саша дотронулся, до нея рукой, потомъ положилъ на столъ портфель и началъ грѣться.
— Я съ тобой хочу поговорить серьезно, — начала Лиза, переминась съ ноги на ногу.
— О чемъ? — спросилъ отрывисто Саша.
— Мнѣ нужно работу отыскать.
— Тебѣ?
— Ну-да.
— Да ты что-жь можешь дѣлать?
— Какъ что?!
Лиза обернулась на каблукѣ и наморщила лобъ.
— Говори.
— Ну, что ты важничаешь, Саша! Я не меньше тебя знаю. Ты только въ арифметикѣ лучше меня идешь, зато языковъ не знаешъ.
— Да ты говори толкомъ: ну, какую-же ты работу хочешь достать?
— Я и хотѣла съ тобой посовѣтоваться, Саша. Мама не даетъ мнѣ переводовъ: говоритъ, что это будетъ вредно для моихъ классовъ. А я могла-бы переводить.
— Да вѣдь у васъ есть знакомые. Вотъ тотъ, съ большой-то бородой.
— Борщовъ?
— Ну, — да, Борщовъ. Ты его-бы просила, чтобы онъ тебѣ нашелъ что-нибудь легонькое, — дѣтскія книжки, что-ли.
— Зачѣмъ-же непремѣнно дѣтскія? — возразила обиженно Лиза: — я нѣсколько разъ переводила газеты.
— Ну, и что-жь?
— Очень недурно шло; разумѣется, мама поправляла, но немного.