Дѣвочка скрылась.
«Что это съ нимъ? — спросила про себя Загарина. — Онъ, кажется, никогда ничего въ ротъ не бралъ. И вдругъ въ такомъ видѣ!»
— Что съ вами, другъ мой? — заговорила она, подходя къ Бенескрпптову.
Онъ бросился къ ней, схватилъ ея руку, началъ цѣловать и вдругъ опустился на оба колѣна.
— Простите! — вскрикнулъ онъ сквозь слезы: — простите вы моему окаянству. — Какъ я осмѣлился показаться вамъ на глаза! Околѣвать я долженъ въ собачьей конурѣ. Я животное, а не человѣкъ… Не могъ я съ собою совладать, не могъ!
Слезы заглушили его несвязную рѣчь. Онъ, вее еще на кольцахъ, цѣловалъ руки Загариной, которая стояла передъ нимъ въ совершенно растерявшейся позѣ.
— Полноте, другъ мой, — говорила она, наклоняясь надъ нимъ: — ну, что-жь такое? Развѣ вы преступленіе совершили? Вы человѣкъ трезвый. На васъ вино дѣйствуетъ сильнѣе, чѣмъ на другихъ, вотъ и все. Хотите прилечь немного — отдохнуть? Отдохните. Вѣдь вы здѣсь у своихъ. Зачѣмъ-же такъ волноваться…
Она не договорила. Съ ней сдѣлался припадокъ кашля.
При первыхъ звукахъ этого кашля Бенескриптов пересталъ плакать, тревожно взглянулъ на Загарину и замѣтно отрѣзвѣлъ.
— Матушка! — вскричалъ онъ: — да вы совсѣмъ захирѣли. А я, окаянный, распустилъ нюни…
Онъ всталъ и выпустилъ руку Загариной изъ своихъ рукъ.
— Сядьте, — проговорила она послѣ припадка кашля.
Онъ молча повиновался.
— Откуда вы? Такъ неожиданно. По дѣламъ? Не случилось-ли какой-нибудь непріятности?
— Матушка, не давайте вы мнѣ говорить. Больно мнѣ горько. Обо мнѣ что сокрушаться. Я звѣрь, а не человѣкъ. Вы-то горькую долю терпите.
— Хорошо-ли вамъ служить?
— Мнѣ служить важно. Самому себѣ служу и никакого начальства надъ собою не знаю.
— Начальства не знаете?
— Самъ себѣ начальникъ. Да и въ какую я службу гожусь? Вы думали, что я взаправду годенъ на какое-нибудь дѣло. Педагогъ, молъ; до всего своимъ умомъ дошелъ, бороться хочетъ съ сильными міра сего. Какъ Самсонъ одной ослиной челюстью побиваетъ филистимлянъ. Вотъ и побилъ. И явился къ вамъ хвалиться своими подвигами.
— Вы потеряли мѣсто? — чуть слышно спросила Загарина.
— А вы думали какъ? Эдакаго остолопа да будутъ держать въ званіи смотрителя — какъ-бы не такъ. Онъ о себѣ чего не возмечталъ, а его по затылку. Вы думаете, я вру? Прикажете документъ выложить?
Бенескриптов остановился, тряхнулъ головой, потомъ опять всталъ на колѣни и схватилъ руку Загариной.
— Не слушайте вы меня, — вскричалъ онъ. — Выгоните, христа ради. Все это я отъ безобразія своего говорю. Вы видите, въ одинъ мѣсяцъ на что я сталъ похожъ; сосетъ меня вотъ тутъ подъ ложечкой!
— Успокоитесь, другъ мой, — шептала Загарина — зачѣмъ вы себя такъ мучите!
— Звѣрь я, звѣрь, — повторялъ Бенескриптовъ всхлипывая.
Чрезъ минуту онъ немного притихъ. Загарина усадила его на диванъ, принесла стаканъ воіы и просила его выпить.
— Не могу, претитъ, — бормоталъ Бенескриптовъ.
— Какъ-же вы могли такъ скоро лишиться мѣста? — начала Загарина: — вѣдь вы такъ способны къ этой дѣятельности.
— Способенъ! — вскричалъ Бенескриптовъ. — Это кто сказалъ? Мало-ли что я возмечталъ о себѣ! А на дѣлѣ-то вышло дрянь. Гуманностью хотѣлъ взять, чтобы всѣ меня обожали. Надо-бы мальчишекъ пороть, а я по головкѣ ихъ гладилъ, отеческими наставленіями ихъ исправлялъ, — смѣху подобно! Ну, меня, друга милаго, и попросили удалиться въ дебри и тамъ гуманностью заниматься.
— Полноте, Ѳедоръ Дмитричъ. Оставьте этотъ тонъ. Вѣдь я вижу, что вы его напускаете на себя. Зачѣмъ-же не быть искреннимъ со мной! Грѣшно вамъ…
На глазахъ ея навернулись слезы.
— Матушка, простите меня! Не могу я говорить по душѣ. Больно меня разжигаетъ. Отъ гордости я погибъ, отъ гордости!
— Отъ какой-же гордости? — повторила Загарина съ недоумѣніемъ.
— А вотъ отъ такой: какъ эдакого великаго педагога и сейчасъ по шапкѣ.
— Вы найдете себѣ занятіе. Вы такой дѣльный человѣкъ.
— Дѣлецъ, нечего сказать!
— Вы унижаете себя такимъ малодушіемъ.
— Эхъ, матушка, не говорите мнѣ такихъ жалостныхъ словъ.
Онъ всталъ.
— Куда-же вы? — спросила Загарина.
— Все туда-же, гдѣ нѣтъ ни печали, ни воздыханій.
— Вы хотите…
Загарина не договорила, испуганно глядя на Бенескриптова.
— Прощайте, прощайте, голубушка!
Онъ бросился цѣловать ея руки и выбѣжалъ изъ комнаты.
— Ѳедоръ Дмитричъ! Умоляю васъ останьтесь!
Но онъ не слушалъ, стремительно отворилъ дверь въ сѣни и сбѣжалъ съ лѣстницы.
Когда Загарина обернулась, ей на шею бросилась Лиза. Онѣ обѣ зарыдали и долго держали другъ друга въ объятіяхъ.