Катерина Николаевна пріостановилась у дверцы, въ нерѣшительности.
— Вы ѣдете заграницу? — сказала она такимъ твердымъ голосомъ, что сама удивилась.
Этотъ вопросъ заставилъ Александра Дмитріевича подняться и сдѣлать два шага впередъ.
— Да, — отвѣтилъ онъ какъ-то странно, вбирая въ себя воздухъ.
— Вы не хотите развода?
— Нѣтъ, — отвѣтилъ онъ такъ-же.
— Прощайте.
Она торопливо вышла изъ вагона и на платформѣ почувствовала, какъ она вся горитъ. Ей сдѣлалось ужасно совѣстно. Вопросъ о разводѣ вырвался у ней внезапно и непроизвольно. Онъ былъ такъ не кстати, отзывался такимъ неотвязчивымъ себялюбіемъ. Но такъ случилось, и поправить было невозможно.
Она догнала своихъ спутниковъ и долго молчала.
Зинаида Алексѣевна, когда они вернулись изъ Гатчино, отказалась ѣхать въ каретѣ, говоря, что ей нужно въ другую сторону, и взяла извощика. Этотъ предлогъ выдумала она потому, что трудно было-бы еще тридцать минутъ бесѣдовать съ Катериной Николаевной и Борщовымъ.
Поѣздка въ Гатчипо вызвала ее на цѣлый рядъ соображеній и думъ, которыми она не хотѣла-бы дѣлиться съ съ новыми друзьями. Она ходила съ ними нѣсколько часовъ, видѣла, что они устроиваютъ, нашла, что идея прекрасная, слушая ихъ, не могла не сознаться, что оба, и Борщовъ, и Катерина Николаевна, были искренно преданы своей пропагандѣ. Къ нимъ нельзя было придраться ни съ какой стороны. Оба были молоды, энергичны, образованы, честны, безъ мелочности. Словомъ, она такой пары еще не встрѣчала. Но она все-таки не могла взять въ серьезъ ихъ дѣятельность. Они произвели на нее впечатлѣніе двухъ мужественныхъ, смѣлыхъ до дерзости моряковъ, пускающихся въ океанъ, гдѣ плаваютъ громадныя ледяныя глыбы. То, что они хотятъ сдѣлать, прекрасно, но что они сдѣлаютъ — теряется въ туманѣ.
«И отчего это я, — разсуждала Зинаида Алексѣевна, — въ сравненіи съ ними дѣвчонка, жила меньше ихъ, знаю, быть можетъ, одну сотую того, что имъ извѣстно, умныхъ книжекъ читала двѣ-три да и обочлась, и все-таки они мнѣ кажутся дѣтьми? Для нихъ довольно собственной вѣры, а я знаю, что этого мало, по крайней мѣрѣ у насъ.»
Вотъ почему ей трудно было-бы сѣсть опять въ карету съ Борщовымъ и Катериной Николаевной и продолжать бесѣду на тему ихъ «дѣла». Въ ихъ тонѣ не было ничего напыщеннаго, фальшиваго, восторженнаго, но самая простота ихъ разговора отзывалась внутренней напряженностью.
«Однако вѣдь это книжка, — нѣсколько разъ подумала Занаида Алексѣевна, слушая то Борщова, то Катерину Николаевну.
Въ корридорѣ меблированныхъ комнатъ стояла уже тьма кромешная, когда Зинаида Алексѣевна вошла въ него. Она должна была двигаться ощупью. Только-что она сдѣлала нѣсколько шаговъ, дверь отворилась и свѣтъ упалъ на полъ и часть стѣны. Въ дверяхъ показался Карповъ.
— Угодно свѣту, сосѣдка? — спросилъ онъ.
— Нелишнее, — отвѣтила она. — Я чуть не разшиблась въ темнотѣ.
Онъ изчезъ и вернулся съ свѣчой въ рукахъ. Она въ это время отпирала свою комнату. Онъ вошелъ вслѣдъ за нею, церемонно раскланялся и зажегъ свѣчку, стоявшую на столикѣ.
«Какой онъ красивый! — промелькнуло во второй разъ въ головѣ Зинаиды Алексѣевны.
— Скажу вамъ откровенно, сосѣдка, — началъ Карповъ, улыбаясь — я сторожилъ вашъ приходъ и хотѣлъ обратиться къ вамъ съ просьбой или, лучше сказать, попросить позволенія.
— У меня?
— Именно. Извольте выслушать и снять вашу шубку, ибо здѣсь жарко.
Она разсмѣялась. Сосѣдъ забавлялъ ее.
— Судьбѣ угодно было помѣститъ насъ бокъ-о-бокъ. Я лично очень покойный сосѣдъ: встаю поздно, на кларнетѣ не играю, шведской гимнастикой не занимаюсь; когда дома, лежу на диванѣ и почитываю; возвращаясь домой ночью, никакого дебоша не произвожу.
— Слушаю-съ, — отвѣтила Зинаида Алексѣевна.
— Но я, снѣдаемый бездѣльемъ и шляньемъ, возымѣлъ намѣреніе вытрезвить одного соотечественника.
— Который вчера все бушевалъ?
— Того самаго. Процессъ этотъ, который, быть можетъ, кончится полнѣйшимъ фіаско, потребуетъ немало времени. Я только что въѣхалъ сюда, и если вы не пожелаете имѣть подъ бокомъ такое исправительное заведеніе, такъ я ужь, нечего дѣлать, переберусь въ другое мѣсто. Только вы не бойтесь насчетъ ночнаго времени. Ужь я буду хлопотать о томъ, чтобы мой соотечественникъ позднѣе двѣнадцати часовъ не безспокоилъ васъ.
— Мнѣ, пожалуй, шумите, я могу спать хоть подъ барабанный бой. Вчера у меня былъ мигрень, а когда я здорова, дѣлайте что вамъ угодно.
— Благодарю васъ, — сказалъ Карповъ и опять полукомически раскланялся.