— Все это правда, что вы мнѣ сказали? — остановила его Зинаида Алексѣевна.
— Истинное происшествіе.
— Да вы развѣ спеціалистъ по запою?
— Никакъ нѣтъ, и со вчерашняго только дня предаюсь процессу вытрезвленія соотечественника, съ которымъ вчера и познакомился.
— И все это отъ бездѣлья? — серьезно спросила Зинаида Алексѣевна.
— Отъ бездѣлья, — отвѣтилъ такъ-же серьезно Карповъ.
Она оглядѣла его и въ раздумья сказала:
— Вѣдь это, однакожь, что-нибудь да значитъ. Вѣдь вотъ вы молоды, съ образованіемъ, — это сейчасъ видно, — живой человѣкъ, веселый, а навѣрно хандрите и отъ хандры кидаетесь въ дикія затѣи.
— Прилагательное «дикій», — перебилъ Карповъ, — я оспариваю. То, что я теперь дѣлаю, быть можетъ, толковѣе всего, что я до сихъ поръ творилъ; но насчетъ хандры угадали вѣрно.
— Но такой человѣкъ, какъ вы, — продолжала Зинаида Алексѣевна: — хандрить не долженъ. Это нелѣпо.
— Вы, кажется, — прервалъ ее опять Карповъ, — съ больной-то головы да на здоровую сваливаете? Я васъ вижу второй разъ, но голову отдаю на отсѣченіе, что вы занимаетесь въ городѣ Петербургѣ отыскиваніемъ «живаго дѣла».
— Развѣ это у меня написано на липѣ? — спросила съ нѣкоторымъ задоромъ Зинаида Алексѣевна.
— Почти-что написано.
— Если вы такъ проницательны и умны, зачѣмъ-же вы занимаетесь такимъ пустымъ ничегонедѣланьемъ?
— Ну, а вы, — возразилъ Карповъ — такъ бойки, и занимаетесь такимъ пустымъ занятіемъ, вычитаннымъ изъ наивнѣйшихъ книжекъ.
— Я вамъ не сказала, чего я ищу.
— Да ужь чего-бы ни искали, да ищете; то есть, предаетесь занятіямъ головастиковъ. Чего вамъ искать? Все въ васъ есть, чтобы идти на всѣхъ житейскихъ парусахъ. Вѣдь если вы ищете не куска хлѣба, значитъ, вы дилетантствуете; стало быть, у васъ есть возможность, какъ у меня, грѣшнаго, задавать себѣ всякіе гнилые вопросы. А есть у васъ кусокъ хлѣба, такъ и отдавайтесь волнѣ.
— Какой это волнѣ, позвольте узнать?
— Самой простой: смѣйтесь, плачьте, танцуйте, читайте Рокамболя для засыпки, благодушествуйте или бѣснуйтесь, то-есть, попросту имѣйте страсти.
— Какія-же это?
— Начните съ любовной, и ея достаточно.
— Что это за пошлость!
— Ну, придумайте что-нибудь порадикальнѣе.
— Но развѣ можно, — заговорила горячо Зинаида Алексѣевна — схватить страсть, какъ схватываютъ флюсъ или лихорадку? Вѣдь надо-же любить кого-нибудь. А гдѣ онъ, этотъ кто-нибудь? Я не книжнаго дѣла искала, коли хотите знать, а просто къ мужчинамъ присматривалась, такъ и то мнѣ оскомину набило.
— Потому что предавались блажи, а не жили. Всѣ мужчины на одинъ покрой, вы этого не знали? Зачѣмъ это вамъ непремѣнно производить сортировку? Не затѣмъ ли, чтобы отдать свое сердце только образцовому россіянину?
— Да что вы все сердце да сердце? — вскричала Зинаида Алексѣевна: — просто присматривалась къ мужчинамъ.
— Это ужь совсѣмъ никуда не годится. Въ такомъ занятіи кромѣ оскомины, конечно, ничего не набьешь. Этакъ вы кончите безпремѣнно злостью старой дѣвы. Чего-же проще: взять да и втюриться въ кого-нибудь.
— Въ перваго попавшагося болвана?
— Да, въ перваго попавшагося болвана. Вы развѣ не познали той истины, что человѣку дорога его собственная любовь, страсть, опьяненіе, а не то, что ихъ вызываетъ?
— Покорно благодарю за урокъ.
Зинаида Алексѣевна сгримасничала и присѣла.
— Ха, ха, ха, — разразился Карповъ. — Вы это и безъ меня знали. Засимъ прощайте.
«Какой красивый, — подумала она.
«Бабеночка — первый сортъ, — подумалъ онъ.
КНИГА ПЯТАЯ
Когда Илларіонъ Семеновичъ Малявскій бывалъ у Саламатова, предметомъ его особенной зависти дѣлался каждый разъ саламатовскій кабинетъ. Сколько времени мечталъ онъ о такомъ точно «дѣловомъ бу-дуарѣ», какъ иногда называлъ свою храмину штатскій генералъ. Мы знаемъ, что она произвела когда-то впечатлѣніе даже на Прядильникова, въ самый разгаръ его дѣловаго идеализма.
И вотъ, очутившись директоромъ общества «Самоочиститель», пайщикомъ и во всѣхъ статьяхъ дѣльцомъ, Малявскій вкушалъ ежедневно созерцаніе собственнаго кабинета. За квартиру платилъ онъ полторы тысячи рублей, и лучшую комнату отвелъ подъ кабинетъ. Онъ хотѣлъ сочетать въ немъ грандіозную дѣльность саламатовской храмины съ шикомъ втораго пріемнаго покоя пріятеля своего Воротилина. Столъ занималъ всю комнату поперекъ. На первый взглядъ, столъ этотъ казался необозримымъ и, дѣйствительно, поражалъ своими размѣрами. Оклеенъ онъ былъ свѣтлосинимъ сукномъ и издали смотрѣлъ учетвереннымъ бильярдомъ. Освѣщеніе его совершалось посредствомъ массивныхъ подсвѣчниковъ подъ бронзовыми абажурами. Ихъ было штукъ шесть, — точно на этомъ столѣ производилось какое-нибудь жертвоприношеніе. Такіе столы только и дѣлаются въ Петербургѣ; ни у какихъ дѣльцовъ запада вы ихъ не найдете. Столъ Малявскому обошелся въ триста рублей, но въ немъ все-таки не было ничего художественнаго. Маленькое «бюро», купленное въ Парижѣ, на аукціонѣ въ улицѣ Друо, могло-бы обойтись въ какихъ-нибудь сто франковъ и было-бы во сто разъ изящнѣе. Но зачѣмъ тутъ художественность, когда главное дѣло заключается во внушительности размѣровъ. Вѣнская бронза по-покрывала середину стола. Всѣ борты его были уставлены книгами, по сторонамъ отъ центра лежали кипы бумагъ; но если-бъ ихъ было вдвое большій, то и тогда на столѣ оставалось-бы много мѣста. Позади стола, вдоль стѣны, направо и налѣво, стояли этажерки съ картонами, на манеръ саламатовскихъ, только цвѣта они были другаго. Библіотека Илларіона Семеновича не отличалась еще обиліемъ томовъ, но шкафы были приготовлены изъ массивнаго орѣха. Въ углу противъ входа, завѣшаннаго репсовой портьерой, помѣщалась этажерочка въ три полки. На нихъ разставлены были фарфоровыя фигурки и группы самаго кребильовов-скаго содержанія. Илларіонъ Семеновичъ, чуть-ли еще не съ кадетскаго возраста, имѣлъ склонность къ собиранію эротическихъ фигурокъ. Теперь у него была уже изрядная коллекція. Онъ ихъ каждый день любовно оглядывалъ и самъ счищалъ съ нихъ пыль. Имъ-бы слѣдовало находиться за стекломъ, но ему пріятно было брать ихъ въ руки и оглядывать со всѣхъ сторонъ. На двухъ стѣнахъ темногороховаго цвѣта съ красными бордюрами висѣли три большія «наготы»: одна — переизвѣстныя нимфы Неффа, а двѣ остальныя — грубоватыя копіи съ рубенсовыхъ картинъ. Къ печкѣ была прислонена, обернутая изнанкой, масляная картины безъ рамки. Полукруглый диванъ, въ восточномъ вкусѣ, восполнялъ уголъ, противоположный тому, гдѣ стояла этажерка съ фигурками. Онъ обитъ былъ такимъ-же малиновымъ репсомъ, какъ и портьера. Высокое зеркало, съ узкимъ подзеркальникомъ, который подавляли двѣ грубоватаго литья жирандоли, отражало одну изъ картинъ. На верху зеркала, съ круглой подставки, глядѣла также фигурка изъ коллекціи; весь кабинетъ пропзвелъ-бы на человѣка со вкусомъ впечатлѣніе чего-то несоразмѣрнаго, дебелаго, преисполненнаго претензіи и вмѣстѣ съ тѣмъ сухаго и крикливаго. Коверъ крупными букетами и чучело медвѣдя, поставленное въ кабинетѣ ни съ того, ни съ сего (Малявскій и не думалъ быть охотникомъ), дополняли это впечатлѣніе. Отъ тяжелыхъ, темныхъ гардинъ, въ комнатѣ стояли сумерки; но эти сумерки и нравились Илларіону Семеновичу; въ нихъ онъ находилъ нѣчто очень дѣловое и внушительное.