Лакей удалился беззвучными шагами.
Голова Илларіона Семеновича была не особенно свѣжа. Овъ вернулся въ четыре часа изъ маскарада. Сезонъ кончался. На носу висѣло великопостное сухоядіе по части публичныхъ увеселеній, нисколько, впрочемъ, неуступающее по скукѣ удовольствіямъ скоромнаго времени. Вчерашній маскарадъ оставилъ въ немъ неуходившееся еще раздраженіе. Ему покалось, что онъ узналъ въ одномъ домино, съ желтыми лентами, Зинаиду Алексѣевну. Онъ кинулся за этимъ домино, сталъ приставать къ нему, но въ отвѣтъ получилъ только нѣсколько весьма непривлекатѳль-ишъ окриковъ. Ошибка была очевидна; но Малявскій не успокоился. Весь маскарадъ бѣгалъ онъ по залѣ, заглядывалъ въ амбразуры оконъ и въ углы столовыхъ, точно въ немъ сидѣло безусловное убѣжденіе въ томъ, что Тимсфѣева тутъ. Никогда еще не былъ онъ такъ раздраженъ и золъ. Спалъ онъ скверно. Проснувшись, продолжалъ думать на ту-же тему…
Тема эта была для него самая ядовитая. Никогда еще не уязвляли его съ такой безпощадностью и неотразимостью, съ какими объяснилась съ нимъ Зинаида Алексѣевна. Какъ отчетливо и рельефно представлялся ему нумеръ гостиницы, гдѣ они въ послѣдній разъ видѣлись. Онъ пріѣхалъ съ надеждой покончить сухую любовь. Онъ именно разсчитывалъ восторжествовать на этотъ разъ. Она явилась веселая, болтливая, острая какъ всегда, очень пикантная, раскраснѣвшаяся отъ мороза. Онъ предложилъ ей согрѣться поскорѣе стаканомъ грѣтаго вина. Она съ удовольствіемъ согласилась. Присѣли они къ столу. Онъ былъ тоже въ ударѣ и даже, какъ ему казалось, пустилъ въ ходъ нѣсколько страстныхъ нотъ. И вдругъ… Зинаида Алексѣевна поднимается, легко и граціозно покачивается и, пройдясь два-три раза, становится противъ него. Тутъ изъ устъ ея полился неспѣшно, безъ раздраженія, безъ злобы, по съ чувствомъ пронизывающей гадливости, такой рапортъ о нравственномъ содержимомъ «мессира Малявскаго», какъ она его назвала, что у него языкъ дѣйствительно присохъ къ гортани. Ни возражать, ни злобствовать на словахъ она ему не дала. Она его совершенно прихлопнула крышкой… Кончивши свое «резюме», она раскланялась съ нимъ и ушла какъ ни въ чемъ не бывало. Онъ было кинулся и хотѣлъ что-то крикнуть, но голссъ у него сборвался. Онъ выговорилъ только: «Коли такъ, имѣю честь кланяться», и началъ глупо посвистывать, глядя, какъ она надѣваетъ свою шубку, шапочку и бѣлый большой платокъ. Никогда еще не чувствовалъ онъ себя до такой степени зарѣзаннымъ безъ ножа. И вотъ теперь, по прошествіи нѣсколькихъ недѣль, всѣ слова Зинаиды Алексѣевны такъ и звенѣли у него въ ушахъ, и каждое изъ нихъ отдавалось точно во внутренностяхъ. Онъ не любилъ этой дерзкой и язвительной дѣвчонки; онъ, напротивъ, ненавидѣлъ ее; онъ много разъ назвалъ ее даже «ехидной», но все-таки объ ней думалъ; вчера гонялся по маскараду, какъ сумасшедшій, за однимъ ея призракомъ, и сегодня, посреди своего внушительнаго кабинета, поглощенъ опять-таки ею же, а не сознаніемъ своей дѣловой значительности. Онъ не хотѣлъ только выразить болѣе опредѣленно свое душевное настроеніе, но ему именно не доставало борьбы съ этой ехидной и дерзкой дѣвчонкой. Онъ хандрилъ.
Радѣлся звонокъ въ передней. Илларіонъ Семеновичъ переменилъ задумчивую позу на сосредоточенную и приготовился къ пріему. У него уже бывалъ каждое утро пріемъ гостей и просителей, продолжавшійся иногда до двухъ, до трехъ часовъ.
Портьера приподнялась. Бѣлокурая голова Флегонта, стѣсняющагося своей красной фуфайкой, просунулась и доложила:
— Господинъ Гуднишинъ.
— Кто? — крикнулъ Молявскій.
— Господинъ Гуднишинъ, — повторилъ Флегонтъ.
— Ты, скотина, перервалъ фамилію.
— Никакъ нѣтъ-съ.
— Ну, проси.
«Ужь не Гольденштернъ-ли?» — быстро подумалъ Малявскій, и осклабился: такая возможность чувствительно защекотала его. Онъ кинулъ съ любопытствомъ взглядъ на портьеру. Обѣ половинки разсѣкла разомъ короткая, круглая фигурка человѣка съ брюшкомъ, съ широкимъ, скуластымъ лицомъ еврейскаго типа. Щёки были плохо выбриты; черные, курчавые волосы приглажены были въ височки, съ небольшимъ кокомъ, подъ которымъ пріютилась лысина. Золотые, въ толстой оправѣ, очки сидѣли на вздернутомъ носу такъ, что голова безпрестанно вскидывалась назадъ. Широчайшій ротъ, съ толстыми, жирными губами, выказывалъ два ряда крѣпкихъ, но черныхъ зубовъ. Темно-каріе глазки искрились изъ-за очковъ и оглядывали все съ необыкновенной быстротой. Костюмъ на этомъ господинѣ былъ скромный, по не безъ франтовства, въ видѣ цвѣтнаго, хотя и темныхъ колеровъ, шарфа, брилліантовыхъ запонокъ и массивной цѣпочки. На большомъ палцѣ блестѣлъ солитеръ.