— Смакъ есть, — отозвался тотъ, расширяя и безъ того раздутыя ноздри и отмахивая на себя дымъ рукой.
— Изъ среднихъ, — замѣтилъ Малявскій и опустился на диванъ уже въ послѣдній разъ.
— Вы какъ нынче расположили свой день? — спросилъ Абрамъ Игнатьевичъ.
— Да вотъ поработать надо, а потомъ начнется петербургское катанье.
— А я васъ хотѣлъ звать сегодня на обѣдъ… въ холостой компаніи… Тамъ-бы мы кое-о-чемъ потолковали.
— Душевно радъ.
— Вотъ видите, добрѣйшій… какъ васъ по батюшкѣ-то…
— Илларіонъ Семеновичъ.
— Такъ вотъ, добрѣйшій Илларіонъ Семенычъ, вы вѣдь, конечно, знаете, что къ общему собранію нашего «Самоочистителя» готовится большая баталья.
— Какъ, уже!
— Помилуйте!.. Тамъ пушки Армстронга наведены, хи, хи, хи!.. батареи ужаснѣйшія… И все это противъ правленія… Стало быть, и ваша кожа тутъ замѣшана.
— Слышалъ я отчасти, но не придавалъ этому большой важности. Вы знаете пословицу: собака лаетъ — вѣтеръ носитъ.
— Такъ, эта пословица остроумная; но нужна осторожность, надо предвидѣть, что затѣваетъ непріятель. И я вамъ между нами скажу, что тутъ необходима экстраординарная защита. Надо напустить такого тумана, чтобы всѣ враги въ ладоши захлопали и закричали: «браво!» Безъ этого — правленіе провалилось!
— Будто-бы!
— Будьте благонадежны, добрѣйшій.
— Кто-же будетъ напускать этого самаго туману? — спросилъ, прищуриваясь, Малявскій.
— Да вѣдь вы знаете нашего перваго мастера, который въ огнѣ не горитъ, въ водѣ не тонетъ.
— Саламатова?
— Извѣстное дѣло! Между нами: онъ обошелся обществу въ такой кушъ, что на него и слѣдуетъ взвалить эту службу; коли-бы онъ такой службы не сослужилъ, такъ это было-бы мое почтеніе!
— Ну, что-жь, значитъ, дѣло въ шляпѣ. Вѣдь противъ Саламатова, вы сами говорите, никто не устоитъ.
— Э! — воскликнулъ Абримъ Иигнатьевичъ и откинулся назадъ. — Сдѣлайте одолженіе, я этого вамъ не докладывалъ, что противъ него никто не устоитъ. Вотъ тутъ-то и преткновеніе. Объ этомъ-то я и хочу съ вами дружески перетолковать. Саламатовъ — волшебникъ, насчетъ разныхъ фокусовъ — первый въ государствѣ мастеръ. Это ужь будьте благонадежны. Я вотъ еврей и своего происхожденія никогда ни предъ кѣмъ не скрываю, хотя и могъ-бы, ибо имѣю рожу толстую и съ короткимъ носомъ и акценту, вы слышите, не имѣю. Прозываюсь я Гольденштернъ; но это по собственному желанію; я могъ-бы называться Авраамій Игнатьевичъ Золотаревъ… Такъ вы мнѣ повѣрьте: я еврей и евреевъ знаю; но они сами, здѣсь въ городѣ Петербургѣ, безъ Саламатова заголосили-бы: вай миръ!..
— Будто-бы!
— Сдѣлайте одолженіе! Вся наша братія безъ него капутъ. Вести дѣла мы и безъ Саламатова умѣетъ отлично; но пустить въ ходъ, что въ голову залѣзло, обработать это въ наилучшемъ видѣ, представить публикѣ, облагородить, въ авантажѣ показать — этого мы не можемъ. Тутъ подавай камергера Саламатова.
— Вѣрю вамъ, — откликнулся Малявскій съ наклоненіемъ головы.
— Но вотъ какая статья: баталья предстоитъ экстраординарная, а вывезетъ-ли Саламатова на одной себѣ — это еще тово…
— Сомнѣваетесь?
— Онъ больно ужь куритъ; время у него такъ, зря, уходитъ… Наобѣщаетъ онъ, наобѣщаетъ, но одного генеральскаго слова мало, надо надъ книгами посидѣть, бумажку, другую проглядѣть. А ему когда-же? Онъ козыряетъ, а потомъ съ мамзельками, и все это въ русскомъ вкусѣ, чтобы дымъ… какъ это говорится…
— Коромысломъ, — подсказалъ Малявскій.
— Досконально такъ! Вотъ я и разсудилъ, добрѣйшій…
— Илларіонъ Семенычъ, — съ подавленной гримасой добавилъ Маляевскій.
— Такъ, такъ. Я и разсудилъ, что на одного Саламатова, въ такомъ дѣлѣ, нельзя положиться… Онъ выступитъ; ему это слѣдуетъ сдѣлать. И если онъ дебоширить на этой самой недѣлѣ не будетъ, онъ всѣхъ уважитъ, вся компанія расхохочется — и наша возьметъ, но съ просонокъ и онъ можетъ провалиться…
«Вотъ оно что, — подумалъвъ эту минуту Малявскій. — Ты, стало быть, добираешься до меня… Ладно».
— Какъ-же тогда быть, Абрамъ Игнатьевичъ? — освѣдомился онъ недоумѣвающимъ голосомъ.
— Надо другому спѣшить на помощь — и нанести послѣдній ударъ.
— Послѣ Саламатова-то?
— Н-да! Тѣмъ больше будетъ тріумфу! Честь великая!.. Надо ему такъ подготовиться, какъ будто-бы Саламатовъ совсѣмъ и не собирался говорить…
— Задача! — точно про себѣ промолвилъ Малявскій.
— Доподлинно, въ самой вещи такъ — задача; но послѣ такого тріумфа можно вторымъ Саламатовымъ быть!