Малявскій вошелъ быстро и увѣренно. Онъ разодѣлся въ пухъ. Ухмыляясь и покачиваясь, стоялъ онъ передъ Авдотьей Степановной. Она его нѣсколько секундъ осматривала и какъ-то тоже выпрямлялась, точно хотѣла сначала глазами сообразить, кто кого одолѣетъ.
— Просто зажмурить глаза нужно, — вскричалъ Малявскій, и звукъ его пронзительго голоса заставилъ Авдотью Степановну слегка, но чутъ замѣтно вздрогнуть.
— Это отчего? — проговорила она шутливо.
— Сіяніе идетъ отъ васъ… нѣтъ никакой возможности устоять… Извините! — оправился Малявскій, вспомнивъ, что онъ долженъ розыгрывать у Авдотьи Степановны совсѣмъ другого человѣка.
— Садитесь, — пригласила онъ его ласково, указывая на диванъ, и предложила ему курить. — Вы не въ претензіи на меня за то, что я васъ, точно къ мировому, вызвала ровно въ три часа?
— Помилуйте, этакъ гораздо лучше.
— Я не хочу терять времени и васъ задерживать понапрасну. Помните, мы говорили насчетъ одного процесса, куда меня хотѣлъ втянуть Воротилпнъ?
— Какъ-же!
— Я собрала справки. Не то, чтобы я вамъ не вѣрила, а все лучше самой убѣдиться.
— Вы — сама мудрость.
Малявскій поглядѣлъ въ эту минуту на свою собесѣдницу и внутренно облизнулся. Онъ находилъ въ ней, на этотъ разъ, еще большее сходство съ Зинаидой Алексѣевной, особливо въ манерѣ говорить. Сходство это, впрочемъ, существовало только для него одного. Онъ испытывалъ и ту-же степень возбужденія, какъ съ Зинаидой Алексѣевной, которая дѣйствовала на него, кромѣ наружности, именно голосомъ своимъ и манерой говорить.
— Я навела справки, — продолжала весело Авдотья Степановна, — дѣло возмутительное. Не надо ни въ какомъ случаѣ допускать до него артистовъ въ родѣ милѣйшаго Ипполита Иваныча.
— Не правда-ли? — воскликнулъ Малявскій. Въ эту минуту, онъ и въ самомъ дѣлѣ былъ радъ, что она такъ честитъ Воротилина. Въ головѣ его промелькнула даже мысль: нельзя-ли дѣйствительно устранить отъ онаго дѣла «дровоката», какъ Малявскій про себя называлъ Воротилина.
— То, что вы о немъ говорили, — продолжала Авдатья Степановна, съ легкой гримасой: — сущая правда! Это ужасное дрянцо!
— Именно дрянцо, — вскричалъ уже совершенно искренно Малявскій; но тотчасъ-же подумалъ: «а какъ-же мы потомъ все это расхлебывать-то будемъ?» — И вообразите, — началъ онъ опять вслухъ: — онъ имѣетъ до сихъ поръ серьезные виды на васъ.
— На меня?
Авдотья Степановна расхохоталась и долго не могла перестать.
— На меня? — повторила она, успокоившись.
— На васъ. Я это доподлинно знаю.
— Какъ это ему не надоѣстъ, право. И годъ — тому назадъ онъ имѣлъ на меня виды, и полгода, и теперь все то-же. Чего-же онъ ждетъ? Зачѣмъ сватовъ не засылаетъ? Пли дожидается, что я совсѣмъ прогорю и тогда онъ явится геніемъ-искупителемъ въ лучезарномъ сіяніи?
— Ужь чего-нибудь да дожидается…
Въ дверяхъ показался человѣкъ и остановилъ теченіе рѣчей Малявскаго.
— Господинъ Воротилинъ.
— Кто? — спросила, наморщившись, Авдотья Степановна.
— Воротилинъ, — повторилъ лакей. — Они по дѣлу-съ.
— Ахъ, какая досада! — полушопотомъ воскликнула Авдотья Степановна и, сообразивъ что-то, тутъ-же прибавила — m-r Малявскій, этотъ уродъ явился по дѣлу; я его протурю черезъ десять мияутъ; съ вами я еще не успѣла двухъ словъ сказать, не хотите-ли въ тотъ кабинетъ пройдти? Тамъ есть газеты и книги.
Малявскій шумно вскочилъ съ мѣста и весь какъ-то передернулся.
Авдотья Степановна указала ему на спущенную портьеру небольшой двери, куда онъ и скрылся.
— Ты убралъ пальто, какъ я тебѣ приказывала? — тихо спросила она лакея.
— Прибралъ — съ.
— Проси господина Воротилина.
Она сѣла на кушетку и вытянула ноги. Лицо ея сдѣлалось вдругъ утомленнымъ и скучающимъ. Она даже раза два кашлянула.
Малявскій присѣлъ на низкомъ креслицѣ, около самой двери, и сталъ прислушиваться, выпятивъ нижнюю губу. Ему доставляло особое удовольствіе быть незримымъ свидѣтелемъ того, какъ пріятеля Воротилина будутъ выпроваживать и, по всей вѣроятности, наговорятъ ему разныхъ неожиданныхъ пріятностей, на которыя Авдотья Степановна была такая мастерица.
Воротилинъ не менѣе былъ радуженъ въ туалетѣ своемъ, чѣмъ Малявскій, только его бакенбарды, придававшія ему теперь видъ совершеннѣйшаго посольскаго егеря, укрывали немного пестроту галстуха, цвѣтной рубашки и паи-талонъ.
Первымъ дѣломъ онъ приложился къ ручкѣ; Авдотья Степановна поцѣловала его напомаженное темя, съ отвращеніемъ, котораго онъ, впрочемъ, замѣтить не могъ.