«А съ этой скотиной, Воротилинымъ какъ-же? — спросилъ онъ уже гораздо спокойнѣе, хотя фраза «кадетскій фельдфебель» такъ и звенѣла у него въ ушахъ. — Этого непремѣнно слѣдуетъ вызвать. Онъ, разумѣется, сейчасъ-же струситъ и пришлетъ письменное извиненіе. Безъ письменнаго извиненія съ этими дровокатами никакъ нельзя. А послѣ того онъ начнетъ лебезить, потому что онъ около нашего общества сильно увивается. Только фамильярность всякую съ этимъ животнымъ надо радикально пресѣчь!.. Такъ оно даже лучше будетъ.»
Въ головѣ его развивался цѣлый планъ допеканій Воротилина, не мытьемъ такъ катаньемъ, не только за «кадета», но и за «мѣдный лобъ», и за неприличное держаніе себя въ обществѣ.
— Какую-же я оппозицію теперь устрою съ помощью этой эксъ-инженерной каракатицы — Прядильникова? Поневолѣ придется ладить съ Саламатовымъ… Разрывать не изъ чего, глупо, а подзадоривать и держать на сторожѣ—необходимо, и случаи будутъ самые частые…»
И опять передъ нимъ началъ развертываться цѣлый планъ, заставившій его злобно усмѣхнуться.
Онъ настолько успокоился, что приказалъ везти себя на катокъ, и тамъ цѣлый часъ, при звукахъ мерзѣйшей роговой музыки и освѣщеніи бумажными фонарями, упражнялся въ выдѣлываніи разныхъ вензелей то одной, то обѣими ногами. Илларіонъ Семеновичъ вообще наклоненъ былъ къ гимнастическимъ упражненіямъ и, кромѣ того, считалъ катокъ вѣрнѣйшимъ средствомъ сдѣлась блестящую партію «dans la haute finance» въ какомъ-нибудь жидовско-нѣмецко-армянскомъ разсадникѣ богатыхъ дѣвственницъ.
Въ началѣ шестаго часа Илларіонъ Семеновичъ подъѣхалъ къ Додону, гдѣ уже ждало общество, въ кабинетѣ, направо отъ средней большой комнаты. Ему пришлось пройти чрезъ грязныя сѣни, ведущія въ кухню.
— Вотъ онъ, вотъ онъ, аматеръ! — вскричалъ Абрамъ Игнатьевичъ, схватывая Малявскаго за обѣ руки. — Имѣю честь прадставить. Такую, господа, коллекцію собралъ, что хоть въ кунсткамеру! Васъ, господа, нечего рекомендовать: вы знакомы.
— Еще-бы, — откликнулся высокаго роста военный, въ сюртукѣ инженернаго вѣдомства и въ полковничьихъ погонахъ. — Здравствуйте, дружище! — крикнулъ онъ, подавая руку Малявскому.
Полковникъ былъ уже очень веселъ. Длинный и приплюснутый носъ его раскраснѣлся, а на припухлыхъ щекахъ видны были красныя жилки. Покатистый лысый лобъ прикрытъ былъ широкой прядью рыжеватыхъ, тусклыхъ, неопрятныхъ волосъ. Сюртукъ онъ разстетнулъ; изъ-подъ него виднѣлся однобортный бѣлый жилетъ.
Другой господинъ былъ небольшаго роста, широкоплечій и крайне благообразный нѣмчикъ, тоже, по всей вѣроятности, «изъ нашихъ». Его бакенбарды отливали какимъ-то необыкновеннымъ блескомъ. Проборъ его темныхъ волосъ былъ сдѣланъ посрединѣ головы и заканчивался нѣсколькими, искусно положенными, колечками. Костюмъ на немъ былъ англійскій, весь изъ синяго шаршаваго ратина, видимо выходившій изъ мастерскихъ Пуля. Онъ тоже подалъ руку Малявскому, но какъ человѣкъ мало знакомый.
— Да вы видали-ли всю коллекцію, полковникъ? — допрашивалъ Гольденштернъ.
— Нѣтъ, не сподобился, — отвѣчалъ инженеръ. Голосъ у него былъ хриповатый и почти такой-же непріятный, какъ и у Малявскаго.
— Изучите, изучите… Только самую-то лучшую фигуру я получилъ въ даръ. Какъ ни упирался, никакихъ резоновъ не хочетъ принимать; такой ужъ человѣкъ. Русская натура, стало быть!
— Еще-бы! — откликнулся полковникъ. — Русакъ какъ есть… Однако, господа:
нельзя-ли разрѣшить насчетъ закуски?
— Сдѣлайте одолженіе! — вскричалъ Гольденштернъ.
— Пожалуйте вонъ туда, къ столику.
— Я еще кой-кого просилъ, — заговорилъ онъ тише, беря Малявскаго подъ плечико и отводя его къ дивану.
— Да нынче имянинницъ, что-ли, много въ городѣ, не могъ собрать. Эти два господина вамъ извѣстны? Они большое имѣютъ вліяніе на два сорта акціонеровъ. Тотъ молодой…
— Какъ бишь его фамилія? — спросилъ Малявскій, прищуриваясь.
— Гулеке. Онъ изъ кенигсбергскихъ нѣмцевъ.
— А я полагаю, больше изъ іеруслимскимъ дворянъ.
— Хи, хи, хи! взвизгнулъ Гольденштернъ и подпрыгнулъ на мѣстѣ. — Шутникъ вы, я посмотрю!… Такъ этотъ самый господинъ большой авторитетъ имѣетъ у нѣкоторыхъ солидныхъ нѣмцевъ. Ну, а полковникъ Раздобольскіи на русопетовъ поналяжетъ, на русопетовъ. Они его героемъ считаютъ. Онъ цѣлую линію вывелъ. И говорить онъ съ ними умѣетъ: знаете, все больше крѣпкими словами!…