Иларіонъ Семенычъ былъ доволенъ результатомъ этой сцены.
Принесли шампанскаго, и о дуэли не было уже рѣчи.
«Вотъ онъ у насъ какой бѣдовый!» — подумалъ Абрамъ Игнатьевичъ, и почувствовалъ даже решпектъ къ Малявскому.
— Mord-Kerl, — сказалъ про себя, господинъ Гулеке.
Въ девять часовъ утра лакей вошелъ въ спальню Бориса Павловича Саламатова и началъ его будить.
Спальня Бориса Павловича была узенькая комната въ одно окно, не блиставшая особой отдѣлкой. Тутъ Саламатовъ спалъ по-холостому, на узкой кровати; но спалъ онъ тутъ гораздо чаще, чѣмъ въ супружеской опочивальнѣ.
— Ваше превосходительство, — повторялъ лакей: — Борисъ Павловичъ! десятый часъ въ началѣ, приказали разбудить…
— Мм… — мычала туша, пуская красными губами струю воздуха и посапывая носомъ.
— Вставать извольте-съ.
Лакей рѣшился подсунуть руку подъ туловище Саламатова.
Тотъ, наконецъ, продралъ глаза,
— Что такое? — хрипнулъ онъ.
— Десятый часъ, приказали разбудить въ восемь.
— А!
Саламатовъ сдѣлалъ надъ собою видимое усиліе и откинулъ одѣяло. Онъ перекатился съ одного бока на другой, такъ что кровать затрещала, и разомъ спустилъ обѣ ноги.
— Душъ готовъ? — прохрипѣлъ онъ.
— Готовъ-съ.
Черезъ четверть часа онъ, отдуваясь, съ остатками влажности на волосахъ, сидѣлъ уже передъ письменнымъ столомъ. Въ головѣ страшно трещало, а надо было усиленно проработать не только этотъ день, но и слѣдующихъ два. Наканунѣ Саламатовъ получилъ примѣрный репримандъ. Старикъ первоприсутствующій сказалъ ему сухимъ начальническимъ тономъ:
— Чтобы все въ три дня было приведено въ порядокъ по вашей канцеляріи. Мы не допустимъ такой распущенности.
Борисъ Павловичъ долженъ былъ стоять и переминаться передъ нимъ какъ школьникъ, и теперь вотъ «пороть горячку» для того только, чтобы его превосходительство успокоилось. Эта чиновничья подчиненность ужасно обижала Саламатова и сидѣла на его опухлой шеѣ тяжелымъ хомутомъ.
«И за коимъ чортомъ, — бранился про себя Саламатовъ, проглядывая бумаги, — за коимъ чортомъ я треплюсь до сихъ поръ на службѣ? Изъ-за жалованья, что-ли? Такъ мнѣ его на шампанское не хватаетъ. Изволь вотъ тутъ прыгать передъ всякой старой обезьяной, точно регистраторъ какой-нибудь.»
Ему тутъ-же представился образъ его супруги, этой худущей и злющей Надежды Аполлоновны, которая хорошо знала, что его считаютъ пустымъ шарлатаномъ, пускающимъ пыль въ глаза своей изворотливостью. Работать ежедневно онъ не могъ какъ начальникъ своей канцеляріи, и каждый мѣсяцъ у него должны были выходить проволочки и упущенія, и каждый мѣсяцъ онъ долженъ былъ «пороть горячку», чтобы въ три дня все окончить и заслужить одобреніе его высокопревосходительства.
Саламатовъ схватилъ себя за волосы, точно съ намѣреніемъ серьезно оттаскать себя.
— Господинъ Пичугинъ, — доложилъ лакей.
— Зови! — крикнулъ Саламатовъ.
Это былъ одинъ изъ его подчиненныхъ, самый работящій и безотвѣтный. На его гемороидальномъ лицѣ Петербургъ наложилъ свое роковое чиновничье клеимо. Возраста онъ не имѣлъ и никакихъ примѣтъ.
— Ну, что-жь, батюшка, — обратился къ нему Саламатовъ — засадили вы всю братію?
— Какъ же-съ, вчера до третьяго часа сидѣли и сегодня такимъ-же манеромъ просидятъ. Вотъ не угодно-ли-съ просмотрѣть вѣдомости?
— Пожалуйте сюда… Прекрасно. Валяйте вторую половину, да пришлите мвѣ двухъ писцовъ, самыхъ бойкихъ. И главное: наблюдайте, чтобы Горизонтовъ не копался.
— Наблюду-съ.
— Въ первомъ часу я самъ пріѣду, и чтобы не было у меня вчерашнихъ отговорокъ. Что я, по наряду, что-ли, взялся выслушивать выговоры за канцелярію? Это въ послѣдній разъ, такъ и объявите; а то такъ у меня господа лежебоки и вверхъ тормашками полетятъ.
Господинъ Пичугинъ все это безстрастно выслушалъ, и, когда Саламатовъ отпустилъ его, вышелъ беззвучно изъ кабинета, сдѣлавъ какой-то особый поклонъ на ходу.
«Нѣтъ, за коимъ чортомъ я служу? — вскричалъ опять про себя Саламатовъ — вотъ теперь въ головѣ у меня— пустое пространство, просто даже самому страшно, а тутъ корпи цѣлыхъ три дня»
Онъ зарылся въ бумаги и громко сопѣлъ, перекиды-вія «дѣла» въ обложкахъ со стола на стулъ.
— Борисъ! — окликнули его.
— Что еще? — вскричалъ онъ, не поднимая головы.
— J’ai a te parler.[1]
Съ боку кресла стояла Надежда Аполлоновна, въ голубой, шитой шелками блузѣ, которая ни мало не скрывала костлявости ея тѣла.