Но Борису Павловичу не суждено было кончить день свой въ усиленныхъ занятіяхъ. Послѣ обѣда, отдохнувъ по обыкновенію, онъ приказалъ заложить сани въ одиночку и, не заходя къ женѣ, уѣхалъ.
Условіе, заключенное съ жидовой, представляло собою сумму въ тридцать тысячъ, въ случаѣ успѣха. Но безусловная вѣра въ успѣхъ еще не оставляла Саламатова. Онъ и думать не хотѣлъ, что эти тридцать тысячъ выскользнутъ у него изъ рукъ. Онъ зналъ свою публику и рессурсы собственной діалектики. Тридцать тысячъ считалъ онъ лежащими въ карманѣ, и на нихъ ему страшно захотѣлось отъиграться. Въ послѣднее время картежная страсть брала верхъ надъ остальными страстями Бориса Павловича. И съ каждымъ днемъ онъ игралъ все рискованнѣе и несчастнѣе. Онъ пересталъ даже и считать, сколько у него денегъ уходило на карты. Зато нигдѣ такъ не жилъ онъ всѣмъ своимъ существомъ, какъ за зеленымъ столомъ. Такихъ азартныхъ игроковъ мало было въ Петербургѣ. Борисъ Павловичъ чувствовалъ всѣ инстинкты и побужденія игрока: и задоръ, и томленіе неизвѣстности, и минутное презрѣніе къ деньгамъ, и сладость быстрой наживы, и бѣшенство, вызываемое роковой незадачей, и апатію игрецкаго отчаянія. Онъ не могъ себѣ вообразить, что когда-нибудь останется безъ большихъ средствъ къ игрѣ.
Кучера Саламатовъ отпустилъ у подъѣзда щеголеватаго дома на Сергіевской.
Планъ Малявскаго насчетъ двухъ дуэлей удался какъ нельзя лучше. Довольно было того, что его пріятели сочли его человѣкомъ, нелюбящимъ шутить. Они, конечно, разгласили о томъ, что, только благодаря ихъ упрашиваньямъ, дѣло уладилось безъ кровопролитія. Больше ничего и не требовалось. А Воротилину онъ въ тотъ-же день написалъ краткій вызовъ, который долженъ былъ произвести надлежащій эффектъ. Ипполитъ Ивановичъ, какъ и ожидать слѣдовало, жесточайшимъ образомъ струсилъ и запросилъ пардону, сваливая всена простое недоразумѣніе. Малявскій остался доволенъ его письмомъ, которое и положилъ на храненіе, какъ нужный документъ.
Послѣ того Иларіонъ Семеновичъ почувствовалъ себя въ своей тарелкѣ, и когда Гольденштернъ пріѣхалъ къ нему съ просьбой помочь Саламатову въ приготовленіяхъ къ баталіи, онъ очень мало ломался, но выговорилъ себѣ изрядный кушъ.
На другой день, часовъ въ десять, онъ уже отправлялся къ Саламатову съ желаніемъ выказать себя какъ можно великодушнѣе.
— Борисъ Павлычъ сильно занятъ, я знаю, — сказалъ онъ лакею — но онъ меня приметъ.
— Тамъ ужь дожидается чиновникъ, — отвѣтилъ лакей. — Да баринъ еще не вставали.
— До сихъ поръ?
Лакей ухмыльнулся какъ-то въ сторону.
— Поздно започивали, — выговорилъ онъ.
— А въ которомъ часу вчера вернулся Борись Павлычъ?
— Утромъ-съ, на разсвѣтѣ.
«Не видать ему тридцати тысячъ», — подумалъ Малявскій.
— Я подожду; а ты-бы побудилъ барина.
— Раньше десяти не приказано; теперь ужь, никакъ, время.
Малявский вошелъ въ кабинетъ и увидалъ тамъ вчерашняго чиновника, сидѣвшаго бочкомъ на диванѣ.
Они молча раскланялись другъ съ другомъ.
Буженіе Саламатова продолжалось болѣе четверти часа. Совсѣмъ уже на ногахъ, онъ продолжалъ спать, глядя безсмысленными глазами на лакея. Служителю пришлось взять его и силою свести подъ душъ.
Въ кабинетъ Саламатовъ ввалился точно пошатываясь; и въ самомъ дѣлѣ, его шатало изъ стороны въ сторону. Спать ему хотѣлось смертельно. Онъ въ сущности и продолжалъ спать на ходу.
— Борисъ Павлычъ, все-ли по-добру по-здорову? — крикнулъ довольно пронзительно Малявскій, шумно подходя къ Саламатову.
Тотъ даже отшатнулся отъ него. Мутными глазами поглядѣлъ онъ на чиновника.
— Вы давно здѣсь? — спросилъ онъ его, не отвѣчая ничего Малявскому.
— Нѣтъ, не такъ давно-съ, — отвѣчалъ вицъ-мундиръ.
— Пожалуйте, пожалуйте сюда. Вторая половина готова?
— Никакъ не могли покончить: нѣсколько листовъ не переписаны.
— Чтожь вы со мной дѣлаете? — завопилъ Саламатовъ — безъ ножа вы меня рѣжете!
— До четырехъ часовъ вчера просидѣли, — докладывалъ безстрастно чиновникъ,
— До четырехъ! Всю ночь напролетъ-бы просидѣли! Развѣ мнѣ самому не случалось?..
— Хоть-бы вотъ сегодня, — выговорилъ вполголоса Малявскій, наклоняясь надъ письменнымъ столомъ.
Саламатовъ вскинулъ на него глазами и губами состроилъ нѣчто въ родѣ улыбки.
— Извините, mon cher; благодарю, что навѣдались.
У меня адская кутерьма по канцеляріи. Берите сигару. Я сейчасъ покончу.
«А! мяконькій сталъ», — подумалъ Малявскій, закуривая сигару и отходя къ окну, гдѣ онъ и усѣлся съ газетой.