«Эдакихъ людей надо истреблять, повторялъ онъ, ходя по своей рабочей комнатѣ: — истреблять надо!»
Но прошли цѣлые сутки, а отъ Малявскаго никто не являлся, а письма никакого не было.
«Я долженъ вытянуть на барьеръ этого негодяя!» — кипятился онъ, но пламенное желаніе подстрѣлить Малявскаго не заглушило лсе-таки вопроса: «да какъ-же я буду его вызывать? Вѣдь я его схватилъ за горло и обозвалъ гадиной!» Послѣ разныхъ соображеній, Петръ Николаевичъ рѣшилъ, что Малявскій стрѣляться не будетъ, даже если-бъ онъ явился къ нему требовать извиненія передъ Авдотьей Степановной. То, что Малявскій сказалъ ей, до сихъ поръ передергивало Петра Николаевича. Сцена, которой онъ кстати или не кстати сдѣлался свидѣтелемъ, привела его къ рѣшенію, уже запавшему въ его сердце.
«Никто не знаетъ этой женщины, говорилъ онъ самъ себѣ: —ея чудной души, ея благороднѣйшей натуры! Всѣ помнятъ прежнюю Авдотью Степановну Бѣлаго, саламатовскую…»
Онъ не договорилъ.
«Зачѣмъ-же ей носить на себѣ этотъ позоръ, когда можно сдѣлать по другому? Зачѣмъ превращать нашу любовь въ интригу?»
Петръ Николаевичъ рѣшилъ нѣчто, и уже болѣе спокойно сталъ готовиться къ общему собранію, гдѣ онъ долженъ былъ выступить противъ правленія и его махинацій. Онъ не сомнѣвался въ своемъ успѣхѣ, не потому, что былъ слишкомъ увѣренъ въ себѣ, а факты-то ужь слишкомъ его поддерживали.
Ему въ особенности хотѣлось-бы сразиться съ Малявскимъ, который, по всей вѣроятности, долженъ былъ явиться подручнымъ Саламатова. Онъ хотѣлъ тряхнуть стариной, вспомнить о тѣхъ баталіяхъ, которыя онъ выносилъ на своихъ плечахъ.
Засѣвъ за работу, онъ вспомнилъ также, какъ, бывало, Карповъ, лежа на диванѣ, подсмѣивается надъ нимъ и перебираетъ свои прибаутки. Ему стало жутко. Онъ тутъ только почувствовалъ, въ какой мѣрѣ неправъ былъ передъ своимъ закадыкой. Но поѣхать къ нему сейчасъ-же и просить прощенія онъ не былъ въ состояніи. Самъ лично онъ готовъ былъ повиниться; но примиреніе съ Карповымъ повело-бы за собой новое сожительство. Карповъ, если-бъ и ничѣмъ не задѣвалъ его любви къ Авдотьѣ Степановнѣ, сталъ-бы все-таки протестовать противъ того рѣшенія, къ которому пришелъ сегодня Петръ Николаевичъ. Да и вообще онъ не могъ уже выносить Карпова вблизи Авдотьи Степановны.
Былъ еще всего первый часъ ночи, а Петръ Николаевичъ чувствовалъ уже порядочное утомленіе. Давно-ли, кажется, ему было нипочемъ просидѣть надъ цифрами всю ночь напролетъ; а теперь онъ, послѣ четырехчасовои работы, и вялъ, и тревоженъ, и разсѣянъ. У него въ головѣ появлялись и исчезали: то Авдотья Степановна, то Карповъ, то нахальная рожа Малявскаго. Задумавшись надъ цифрами, онъ въ ту-же минуту уходилъ отъ нихъ въ даль. Не было прежняго задора. Самое дѣло не представляло и тѣни прежняго лихорадочнаго увлеченія.
Онъ остановился даже на такомъ вопросѣ: если онъ и побьетъ жидовскую компанію, которая, навѣрно, выставитъ ораторами Саламатова и Малявскаго, то чего-же онъ самъ-то въ этомъ случаѣ добьется? Въ случаѣ блистательнаго успѣха, онъ можетъ попасть въ члены правленія. Но одинъ онъ тамъ ничего не сдѣлаетъ. Да и стоитъ-ли вообще тратить свои гражданскій пылъ на ловлю разныхъ тузистыхъ мазуриковъ? Не лучше-ли распрощаться съ этимъ міромъ? Петръ Николаевичъ находился на пере-путьи. А любовь влекла его къ замкнутой, интимной жизни; но онъ могъ начать вести ее только въ томъ случаѣ, если Авдотья Степановна согласится на то рѣшеніе, къ которому онъ теперь пришелъ. Иначе онъ долженъ былъ оставаться дѣльцомъ. Такъ выходило, по крайней мѣрѣ, по его логикѣ.
Насталъ день баталіи. Наканунѣ Малявскій доставилъ Саламатову родъ докладной записки. Тотъ ее еле просмотрѣлъ утромъ. Чтобы сорватьна чемъ-нибудь свое сердце, Борисъ Павловичъ опять проигралъ всю ночь. По канцеляріи онъ получилъ образцовую головомойку и въ тотъ-же день супруга дала ему послѣднее ultimatum насчетъ нравовъ и положенія въ высшемъ обществѣ. Когда онъ пріѣхалъвъправленіе, къ нему сейчасъ-же пристала жидова съ Гольденштерномъ во главѣ и стала его выспрашивать: чувствуетъ-ли онъ себя способнымъ разбить въ пухъ и прахъ всѣхъ противниковъ и отстоять во что-бы то ни стало ихъ предложеніе? Саламатовъ былъ очень хмурый и нехотя отвѣчалъ имъ, такъ что Абрамъ Игнатьичъ побѣжалъ къ Малявскому и началъ лебезить передъ нимъ.
— Ужь сдѣлайте одолженіе, — говорилъ онъ ему полушопотомъ — поусердствуйте за насъ, не посрамите земли русской. Мы боимся, ужасно какъ боимся, что Саламатовъ ничего не сдѣлаетъ хорошаго.
— Ужь коли мнѣ придется говорить, — сказалъ покачиваясь Малявскій — я свое обязательство исполню, я не Саламатовъ.