— Что это съ вами, Ѳедоръ Дмитричъ, кто васъ гонитъ. Я только спросила: какъ вы думаете устроиться?
— Гдѣ мнѣ устроиться!… продышать-бы только.
— Послушайте, — заговорила Загарина другимъ, болѣе строгимъ тономъ, — этакъ нельзя предаваться малодушію. Вы и себя не уважаете и меня съ Лизой не любите. Развѣ что-нибудь погибло? Развѣ вы опорочены? Вы взялись честно за дѣло и оказались непріятнымъ начальству. Вотъ и все. Больше ничего въ вашей исторіи нѣтъ. Вы себя осуждаете, а я всегда васъ знала за настоящаго человѣка, а не за фразера. Душевная болѣзнь прошла. Вы видите, что васъ все такъ-же любятъ здѣсь; что-же мѣшаетъ начать съизнова жить? Приглашаете вы меня жить; а я видите какая. Такъ поддержите и вы меня.
Она кончила энергическимъ и тронутымъ голосомъ и пожала его руку.
Бенескриптовъ вдругъ просіялъ.
— Вы моя воскресительница! — вскричалъ онъ. — Довольно мнѣ скотство свое оправдывать и плакаться! Я на всякую работу годенъ, съ которой съ голоду не умрешь… Вы обо мнѣ сокрушаетесь; нашелся еще добрый человѣкъ, который носится со мною, ровно врачъ съ больнымъ. Хоть за эти-то заботы долженъ я чѣмъ-нибудь отплатить.
Онъ приподнялся и сталъ во весь ростъ, взмахнулъ волосами и опять опустился на стулъ. Тутъ онъ началъ глухимъ шопотомъ разсказывать Загариной про всѣ свои мытарства: какъ онъ потерялъ мѣсто, какъ въ первый разъ напился, какъ пріѣхалъ въ Петербургъ, какъ его потянуло на Васильевскій и онъ проходилъ по нѣсколько разъ мимо оконъ дорогаго мезонина, какъ онъ въ совершенномъ отчаяніи и полузабвеніи столкнулся съ Карповымъ и тотъ перетащилъ его къ себѣ и сталъ вытрезвлять, ухаживая за нимъ лучше брата родного. И не одинъ, а вмѣстѣ съ сосѣдкой своей «добродѣтельной дѣвушкой», которая всячески его развлекаетъ и ободряетъ.
Надежда Сергѣевна слушала его и забыла про свою слабость и грудную боль. Въ признаніи Бенескриптова она хотѣла видѣть возвращеніе къ прежней трудовой жизни. И каждое его слово радовало ее, какъ прощальное слово печальной полосѣ его испытаній.
— Живите у нихъ, — сказала она ему порывисто, когда онъ сдѣчалъ передышку — живите у нихъ, пока я не поправлюсь; а тамъ, если не побрезгаете, идите ко мнѣ въ постояльцы, я возьму другую квартиру.
Выговоривши это, Надежда Сергѣевна замѣтно покраснѣла и остановилась. Бенескриптовъ тоже потупился.
Въ эту минуту вбѣжала Лиза. Она разсудила, что ей можно войти, что интимная бесѣда кончилась.
— Ну, Ѳедоръ Дмитричъ, я за вами пришла. Вы, я думаю, наговорились съ мамой. Пора и ко мнѣ. Вы еще не знаете, какіе я успѣхи сдѣлала. Слышите, какъ я говорю теперь по-русски.
Въ своей комнатѣ Лиза начала опять обнимать Ѳедора Дмитрича и прыгать около него.
— Вы меня будете опять учить? — вскричала она: — вѣдь да?
— Буду, буду, — говорилъ радостно Бенескриптов. Ему казалось въ эту минуту, что все то время, которое отдѣляло его отъ прежняго петербургскаго житья, пронеслось какъ сонъ.
— И вы увидите, что мама теперь совсѣмъ поправится. Завтра или послѣ завтра она переѣдетъ въ лечебницу… Я буду жить у Борщовыхъ; вы его помните? Вотъ вы туда и ходите ко мнѣ. По вечерамъ мы станемъ учиться и читать…
Онъ началъ ее разспрашивать, какъ она прожила безъ него болѣе полугода, что дѣлала, какъ шло здоровье Надежды Сергѣевны… Лиза болтала съ захлебываніемъ и только подъ конецъ затуманилась, когда стала говорить о необходимости идти на житье къ чужимъ людямъ, хоть эти люди и очень хорошіе.
Бенескриптов вошелъ къ Надеждѣ Сергѣевнѣ ужь не такъ веселъ. Она очень ослабѣла, и онъ тотчасъ-же удалился. Лиза взяла съ него слово, что онъ придетъ завтра пораньше…
Карповъ не разспрашивалъ Бенескриптова насчетъ посѣщенія Авдотьи Степановны, но тотъ самъ признался ему, что она являлась отъ имени его Лизы. Про Лизу и ея мать Бенескриптов не разъ разсказывалъ Карпову; Карповъ зналъ, что въ «горькомъ испитіи» Ѳедора Дми-трича на-половину сидѣло чувство къ женщинѣ, передъ которой онъ не хотѣлъ предстать «прохвостомъ», какъ онъ выражался.
Утромъ, когда Бенескриптов началъ собираться и приводить себя въ приличный видъ, Карповъ глядя на на него, думалъ:
«Или это окончательно произведетъ въ немъ кризисъ къ лучшему, или онъ закуритъ еще сильнѣе».
Оставшись одинъ, Карповъ на-скоро одѣлся и постучался къ сосѣдкѣ.
Ихъ отношенія далеко еще не выяснились. Они нравились другъ другу, но усиленно избѣгали всякихъ объясненій. Первое время они все подтрунивали другъ надъ другомъ и пробавлялись остроуміемъ. Зинаида Алексѣевна ставила Карпову на видъ его ничегонедѣланіе, онъ ей отвѣчалъ тѣмъ-же; потомъ они нашли оба, что такіе упреки глупы, что ихъ ничегонедѣланіе — состояніе временное; а какъ только они проѣдятъ свои «дублоны», такъ называлъ Карповъ рубли, то и обратятся «къ возрождающему и живительному труду». На эту тему они любили толковать, но только не въ присутствіи Бенескриптова, къ которому оба они относились, какъ къ общему ихъ паціенту. Его леченіе отнимало у нихъ много времени и не допускало до личныхъ объясненій. Но Карповъ первый почувствовалъ, что нельзя-же такъ все перешучиваться да резонировать; надо куда-нибудь направить ихъ сближеніе. Въ его холостой жизни Зинаида Алексѣевна была первою женщиной, съ которой онъ въ теченіе мѣсяца не прибѣгъ ни къ какому ухаживанью. А нравилась она ему едва-ли не больше всѣхъ тѣхъ, съ которыми онъ находился, въ разные періоды, въ любовныхъ отношеніяхъ. Въ ней онъ видѣлъ отличнаго товарища: натуры у нихъ очень походили одна на другую, только въ ней было больше молодаго задора; въ умѣ ея и наблюдательности онъ видѣлъ также отблески своей интеллигенціи и своего взгляда на жизнь. Они оба не любили «прописей», какъ они выражались, т. е. ничего надуманнаго, обязательнаго, взваленнаго себѣ на плечи во имя «принципа». Они вовсе не считали труда какимъ-то мундиромъ, который все облагораживаетъ, и не стыдились своего диллетантсгва. Для нихъ дѣло было не что-нибудь взваленное на плечи, а вытекающее изъ ихъ натуры и всего нравственнаго склада. Въ этомъ они столковались совершенно въ тѣ минуты, когда не подтрунивали другъ надъ другомъ.