Онъ все еще держалъ ее за руку.
— Вы мнѣ большую радость доставили, — заговорилъ онъ вполголоса и ласково глядя на нее, — сказавши, что со мною вы готовы идти на сцену… Я, право, не фатъ въ эту минуту.
— Зачѣмъ вы оправдываетесь!.. Довольно и вчера себя обличали. Я знаю, что вы не фатъ, но привычки у васъ долго еще останутся...
— Какія?
— Селадонскія!
— Вотъ въ томъ-то и штука, что ихъ какъ рукой сняло съ нѣкоторыхъ поръ.
— Съ какихъ-же это?
— Да, кажется, вотъ съ тѣхъ, какъ здѣсь обитаю… въ вашемъ сосѣдствѣ, — добавилъ онъ очень милымъ шопотомъ.
Зинаида Алексѣевна поглядѣла на него изъ подлобья и разсмѣялась громкимъ смѣхомъ.
— Будто-бы?
— Да, будьте благонадежны…
Онъ поцѣловалъ ея руку.
— Довольно, довольно, время еще есть у насъ для цѣлованія ручекъ. А прежде чѣмъ мы посвятимъ себя Таліи и Мельпоменѣ, надо подумать о нашемъ паціентѣ.
— Ему-бы слѣдовало ужь вернуться, — сказалъ Карповъ, посмотрѣвъ на часы.
Но Бенескриптовъ не пришелъ ни къ часу, ни къ тремъ, ни къ четыремъ. Они пообѣдали. Обыкновенно Зинаида Алексѣевна устраивала обѣдъ въ своей комнатѣ.
Имъ было жутко за обѣдомъ; но къ концу его Карповъ сталъ доказывать, что Бенескриптовъ такъ тамъ блаженствуетъ съ своей ученицей и ея матерью, что вернется только за тѣмъ, чтобы собрать свои пожитки и перебраться на Васильевскій островъ.
Отобѣдали они, занялись «драматургіей». Карповъ уже въ третій разъ говорилъ монологъ Чацкаго: «Въ той комнатѣ незначущая встрѣча», а Бенескриптова все не было.
— Послушайте, Карповъ, — перебила его декламацію Зинаида Алексѣевна — да были-ли у Бенескриптова какія-нибудь деньжонки съ собою, когда онъ отправился?
— У него все еще есть деньги — онъ ихъ мнѣ отдалъ, рублей около ста. А въ портмоне развѣ какихъ-нибудь два рубля… Да не смущайтесь, сударыня! — проговорилъ стариковскимъ тономъ Карповъ и продолжалъ:
Пускай меня считаютъ старовѣромъ, Но хуже для меня нашъ сѣверъ во сто кратъ.
Съ тѣхъ поръ…
Ударъ въ дверь заставилъ его остановиться.
— Это онъ, — прошептала Зинаида Алексѣевна.
— Онъ… — протянулъ Карповъ и обернулся лицомъ къ двери.
Половинка двери отворилась тяжело и Бенескриптов ввалился въ комнату бокомъ и какимъ-то скачкомъ, точно его сзади кто сильно толкнулъ.
«Мертвецки», — произнесъ про себя Карповъ.
Зинаида Алексѣевна тоже въ одно мгновеніе опредѣлила степень его «припадка».
— Здравія желаемъ! — пробурлилъ Бенескриптов.
— Откуда? — спокойно спросилъ Карповъ, подходя къ нему.
— Изъ мѣстъ прохладныхъ.
Хмѣль у него былъ на этотъ разъ веселый. Онъ силился быть любезнымъ съ Зинаидой Алексѣевной, но черезъ десять минутъ совсѣмъ ослабѣлъ и его уложили. Карповъ заперъ его и отправился къ сосѣдкѣ продолжать декламацію; но декламація шла плохо.
Оба затуманились.
— Что-же это такое? — спросила, наконецъ, Зинаида Алексѣевна.
— Теперь опять закурилъ недѣли на двѣ,— отвѣтилъ Карповъ. — Врядъ-ли я ошибаюсь: безпробуднаго пьяницы изъ него не выйдетъ, но запоемъ пить будетъ.
— Да вѣдь этакъ онъ погибнетъ совсѣмъ.
— Будемъ при себѣ держать: не вытрезвимъ къ веснѣ — съ собой возьмемъ.
— Но онъ не уѣдетъ изъ Петербурга.
— Соннаго увеземъ.
Они чуть слышно разсмѣялись.
За стѣной раздавался храпъ и тяжелое дыханіе Бенескриптова.
Ѳедоръ Дмитріевичъ ужь никакъ не разсчитывалъ явиться домой въ такомъ видѣ. Онъ вышелъ отъ Загариной возбужденнымъ и скорѣе веселымъ. Но дорогой думы его принимали все болѣе и болѣе суровый и безотрадный колоритъ. Въ особенности здоровье Надежды Сергѣевны омрачало его. Онъ чувствовалъ, что она не встанетъ. Ея глаза и щеки, и худоба, и особый воздухъ, присущій чахоточнымъ, говорили ему теперь, когда онъ былъ на улицѣ, что смерть стоитъ за дверью.
«До весны дотянетъ, — думалъ онъ, — а тамъ и конецъ. Такъ неужели и я буду дальше тянуть?»
Глаза его обратились къ пестрой вывѣскѣ: «магазинъ хлѣбныхъ винъ», гдѣ изображена была цѣлая пирамида изъ затѣйливыхъ графиновъ, фляжекъ и бутылокъ, переплетенныхъ въ солому и тростникъ.
Въ этотъ магазинъ и зашелъ Бенескрпптовъ: очень ужь у него засосало подъ ложечкой…
Только вечеромъ, пропивъ послѣдній гривенникъ, еле живой поплелся онъ къ Знаменью.