Тропа, бежавшая вдоль реки, в прошлом году превратилась в ровную широкую дорогу, по которой уже два раза ездил автомобиль. Мы ехали шагом; скоро налево за рекой я увидел афганскую крепость Кала-и-бар-Пяндж. Высоко над нами прогудел самолет. Марод-Али повернулся в седле.
— Я отдал бы трехмесячную зарплату, чтоб полететь так…
— Тебе хочется побывать в столице?
— Конечно. Там у меня друзей много, — ты и не знаешь, сколько у меня там друзей! Все на курсы поехали, все ученики мои!.. Очень я добивался этого, всю жизнь добивался, а теперь, смотри, что получилось; Вот я инструктор сейчас, все наяву пришло, сам видишь: сколько домов строится в Хороге! И больница новая, и кооперативы, и школы… Восемь лет назад ни одной школы не было в Горном Бадахшане, а теперь их сто двадцать. Кто-то их строит? Как ты думаешь, кто их строит? Мои ученики строят, живые мои ученики, рабочие люди!..
За поворотом скалы каменистая дорога выстлалась совсем гладко, и мой конь, упрямо мотнув головой, перешел на резвую рысь. Я не удерживал его, а Марод-Али выскакал на своем бадахшанце галопом вперед; моему коню это показалось обидным, и он тоже рванулся галопом. За новым поворотом дороги начинался подъем, и мы перевели запыхавшихся коней на шаг; Марод-Али потрепал своему гладкую шею и опять повернулся ко мне.
— А меня один раз объявили баем. Знаешь, когда меня баем объявили, я испугался здорово, и трясло меня, и стал совсем дурак (и так дурак, а тут еще больше). Я плакал. Долго плакал, потом взял ружье, зарядил, стреляться хотел. Отец увидел, что я выхожу из дому с ружьем, знал, что я много перед тем плакал, понял — отнял ружье. А потом я пошел в Хорог, заявление подал: «Как звать меня баем, когда я жил до сих пор как все бедняки и просил горох и муку на каждом дворе, и деревянные гребешки делал, и канал делал? Если меня звать баем, лучше поставить меня под стену и стрелять, это неверно, я не могу терпеть…» Ты не пускай лошадь, дай я расскажу, скоро приедем: вон тот поворот, дальше мое селение видно будет… Зачем торопиться?
— Ладно, шагом так шагом… — ответил я, работая поводом. — Ну и что же?
— Ничего… Вот товарищ в оике[11], хороший такой был товарищ, пошел в волисполком[12] и мой сельсовет и говорил: «Что вы, с ума сошли? Давайте записку, чтоб назавтра исключили из баев». А потом все узнали: один старик, сволочь старик был, на нашей стороне опиум посеял, — мы один раз арестовали его, он признался в милиции, — председатель моего сельсовета (тоже сволочь был, под пиром[13] ходил) опиум сеял, и пир опиум сеял, и он сам старик, с ними тоже… Назначили тогда комиссию и много узнали, какое плохое дело там было. Тогда суд назначили, все враги мои тогда через голову полетели, — знаешь, как верблюд спотыкается, когда плохо идет… А самый главный — пир был; он умер в этом году, тоже дурак, мало ему курить было, наелся опиума, знаешь, яд в животе, вот умер. А все потому это случилось…
Но здесь за поворотом направо, у входа в боковое ущелье, открылось разметавшееся по склону селение. Уже издали я увидел — высоко над селением, у самого подножия осыпи — городского типа дом, окруженный посевами и толпой молодых тонкоствольных деревьев.
— Это дом моего отца и всех моих родственников, — объяснил мне Марод-Али. — Мой отец сейчас середняк, потому что у него все есть, и ничего больше не нужно… Смотри ниже — вот сад пира, видишь — белый дом, красивый такой? Там сейчас интернат… Там Каламфоль сейчас как завхоз работает. И мой Наубогор — вот увидишь его — живет там. Он — правитель воды… А там вон, рядом, — видишь? — еще дома… Это живет…
Влево от дороги, среди больших камней, мелькнула женщина, спускающаяся к реке. Издалека заметив нас, она села на камень спиной к нам. Марод-Али, придерживая коня, навалившегося на мое колено, лукаво сказал:
— Это моя средняя — вторая — жена.
— Она на тебя и смотреть не хочет?
— Нет, хочет. Она любит меня. Когда я смотрю — она не обернется. Когда проеду дальше — будет смотреть.
Мы проехали, я несколько раз обернулся в седле. «Средняя» жена, глядящая вслед Марод-Али, отворачивалась.
— Знаешь, в Хороге есть русский техник. Судился с женой, она ходит, ругает его, а он опять живет с ней. Это не человек. Женщина должна любить мужчину. Если хоть одной женщине мужчина не нравится — он не мужчина… Слушай, я говорил тебе заповеди, которые всем нам читал пир? Из всех заповедей я бы выбрал одну: «Не будь сердитым»…
13