Ну вот. Теперь, словно скинув с плеч гору, я налегке пойду по тропинкам рассказа о безумце Марод-Али.
— Смотри, он опять ходит там, — сказал маленький оборвыш Шамо своему приятелю Хошмамаду, так же, как он, свесившему ноги с огромной ветви старого тутовника. — Тише, так болтая ногами, меня столкнешь!
— Ходит, все ходит… Как думаешь, ищет? Что можно искать на этих камнях? — спросил Хошмамад, всматриваясь сквозь листья в человека, блуждавшего высоко по каменной осыпи. — Может быть, он ищет синие камни? Знаешь, русские всюду ищут синие камни. Может быть, ему обещали денег, если он найдет камни?
— Нет. Он не ищет камни. Я сам один раз подумал так. Я подумал, полез и всюду искал. Помнишь, у матери сдохла хромая овца? Я тогда искал. Ничего нет. Разве наши старики не держали бы знанья об этом?
— Шамо, ты знаешь, что сказал мне отец? Ты не знаешь, что сказал мне отец!
— Что?
— Отец сказал: он сумасшедший. И я тоже думаю: он сумасшедший. Конечно, сумасшедший. Три лета ходил, как баран, все по одному месту. Мой отец спросил его: зачем так ходить? А он смеялся и сказал: там ближе к солнцу.
— Он врет! Я знаю про него все. Мой отец вел о нем большую беседу. С пиром беседу вел. Они сидели на террасе. Они вместе курили опиум. Они тихонько так говорили. А я подкрался и слушал.
— Ой… Они тебя совсем не видали?
— Вот не видали. Мой отец спросил: «Правда, Марод-Али сумасшедший?» А пир так говорит: «Конечно. Разве он такой, как все? Разве все ищут душу первой жены?»
— Какой жены?
— Ты не знаешь? Вот дурак. Где ты был? Мы все это знаем. У Марод-Али сейчас вторая жена. У Марод-Али была первая жена. Она умерла на Верхнем Пастбище. Она пасла скот и родила четверню. Она рожала — другие женщины не могли ей помочь. Тогда она умерла. И вся четверня умерла. Если б она осталась внизу рожать, разве старухи помогать не умеют? Так говорят: ей некогда было остаться. Вот так. А на Верхнее Пастбище она всегда ходила по этой осыпи. Лезет прямо наверх, на скалы, потом лезет по скалам (там, не знаю, есть, не знаю, нет, — козья тропа). Она дура была, всем кричала: «Ходите три дня, ходите обходной тропинкой, у вас есть время, у меня нет». А тут, так говорят, она ночь ходила. Одну только ночь. Молоко не успеет скиснуть — она сюда его принесет.
— Все равно, не все равно — сладкое молоко или кислое принести?
— Зачем надоедаешь?.. Сестра у нее была. У сестры ребенок больной. Все лицо обросло паршой. Один человек сказал: надо сладким молоком отмывать. Вот, лазала так, оттого умерла. Теперь пир говорит отцу: «Марод-Али ходит. Потому ходит — ее душу ищет… Конечно, сумасшедший, — говорит пир, — он и молитвы такой не знает, чтобы найти. Зачем искать? Столько терять времени? Пусть придет ко мне, барана принесет, зерна принесет, сукна тоже принесет. Если хорошая душа, разве я не позабочусь? А у нее душа из земли сделана, не из воздуха, — рваной кошмы не стоит. И разве может быть от таких душ польза живущим? Только вред бывает от таких душ, они гневаются на родственников, только падеж скота, неудачи, подвохи, болезни. И никто, кроме меня, — говорит пир, — мне бог помогает, не может сделать, чтоб мертвые не вредили живым. Марод-Али скуп, ко мне не идет, жалко денег, жалко немножко зерна, жалко чесоточного барана. Вот душа его жены сделала его сумасшедшим, а сама и не думает появляться на скалах». Такую тайну, большую тайну, открыл пир моему отцу. А я слышал.
— А ты боишься Марод-Али?
— Конечно, боюсь. Сумасшедшие страшны.
— А я не боялся. Он добрый — идет, яблоками всегда угощает. Лук мне один раз подарил. Вот я стреляю.
— Ой! — испуганно перебил собеседник. — Такой желтый, красивый, да? Ты мне не сказал. Почему не сказал? Сжечь его надо было…
— А зачем?
— Ты дурак, э, дурак… На твои глаза короста придет… Это что у тебя?
— Где?
— Вот, ну, гной под глазом течет?
— Так это. Я веткой оцарапал…
— Э… Навоз у тебя в голове. Все говорят, отец говорил — ничего от сумасшедших брать в руки нельзя. Сглаз будет. А ты… и я трогал твой лук, и у меня… Слезай скорей!