— Зачем?
— Ва, скорей, а то я все твоему отцу расскажу. Надо сейчас же бросить твой лук в огонь… Почему ты сидишь? Скорей!..
— Сейчас, — покорно ответил оборвыш и поспешно слез с дерева.
Оба мальчугана опрометью кинулись сжигать вредоносный лук.
Человек, одиноко бродивший по осыпи, конечно, мог быть безумным. Он всегда был задумчив, и никто не знал его дум. Он очень много думал, вскарабкиваясь на камни. Поднявшись до вершины осыпи, Марод-Али вступал в область скал. Далеко внизу, под осыпью, зеленело селение. Еще ниже, за селением, заплетала свои русла река. На той стороне, под склоном горы, синели посевы Кала-и-бар-Пянджа. Марод-Али снимал обувь на скалах, цеплялся за них, переползал босиком с одной на другую. Под ним раскрывался отвес бокового ущелья, внизу грохотал поток, но у Марод-Али были цепкие руки и жилистое, худощавое тело. Он хватался за выбоину скалы и выгибался, как ивовый прут. Пальцы его ног касались следующей выбоинки. Он осторожно притирал к ней подошву ноги, чтобы не поскользнуться, и, резко оттолкнувшись от скалы, делал внезапный прыжок. Он не знал головокружения и рассчитывал свои движения с безошибочной точностью. Прыжок переносил его на голову следующей торчащей от обрыва скалы, и он всегда удерживал равновесие, вовремя успевая прижаться ладонями к шершавой скале. Он лазал то выше, то ниже и, останавливаясь, подолгу смотрел вдоль стены. Конечно, он что-то искал. Он смотрел и задумывался, и снова ползал над пропастью. И конечно, он был безумным, потому что даже горные козлы не ходили по этим отчаянным кручам…
А возвратись в селение, он не спал по ночам. Ворочался, вздыхал, бормотал. Старик Сафо, его отец, просыпаясь, тревожно присматривался к нему. Сафо тоже раздумывал о странностях своего сына. Однажды, проснувшись от его бормотанья, Сафо услышал следующие слова:
— …серый, белая полоска… камень… над расщелиной, против пучка травы… Нет, он не так наклонен, не так…
Сафо скинул с себя белый халат, сел, прислушиваясь.
— …зазубринка в глыбе с трещинами… над срезом шестого уступа… она больше ладони…
— Марод! — вдруг, испугавшись, крикнул Сафо. — Проснись!
Марод-Али вскочил и, увидев отца, растерянно улыбнулся.
— Что? Я опять разговаривал? Вот дух гор, я, наверно, думал во сне!
Оба вздохнули, Сафо закряхтел. Резко повернувшись, Марод-Али взглянул на звезды и, пробормотав: «Скоро рассвет», завернулся теснее в халат и заснул. Теплая безлунная ночь медленно двигала звезды над глинобитной площадкой, на которой спали отец и сын.
В селении не было улиц, но, если хотите, их было много, потому что селение состояло из клочков земли, очищенных от камней. Клочки не образовывали никаких геометрических фигур. Они действительно были бесформенными клочками, на которых с трудом могли повернуться быки. Камни, собранные с этих обрывков земли, складывались по краям в широкие, в метр высотой, ограды. Ограды, если взглянуть на них сверху, казались беспорядочным каменным лабиринтом. Они почти примыкали друг к другу, оставляя между собой проход, достаточный для всадника, для пешехода или для пары тощих (ибо жирных здесь не бывает) баранов. Если б в селении появилось какое-нибудь сооружение на колесах, вроде брички или телеги, его пришлось бы нести в разобранном виде. Только — не знаю уж, к счастью или к несчастью — такое сооружение не могло появиться в селении по самой природе этой части Шугнана. А внутри оград камни, которых деть было некуда, складывались в столбы, и на каждом участке торчало несколько таких обременительных башенок. Остальное место внутри ограды было занято стволами тутовых шершавых деревьев и жиденьким посевом ячменя и пшеницы, взращенных на этой земле. Путаная сетка сухих канавок разбегалась по ним. Посевы были косы и кривы, и у верхнего края каждого канавки сходились в одну, чтоб нырнуть под ограду и, вынырнув с другой ее стороны, добежать, подняться по склону к главному и единственному в селении оросительному каналу.
Клочок, принадлежавший Сафо, выгнулся ниже других, на краю селения. Сафо, согнувшись, сидел на камне, локти в колени, запустив в бороду пальцы — черствые, иссушенные пальцы, прирастившие к себе корку земли. Жесткими, печальными глазами он смотрел на свои сухие канавки. Вчера в последний раз, разжижая и вспенивая серую грязь, едва булькая, волоча растресканные соломинки, напитывая просушенный солнцем и ветром коровий помет, протащилась по канавкам вода. Но ее не хватило даже на один день. Доползя до половины его посева, она остановилась. И больше не будет воды. Задохнется посев — не будет зерна, отсохнут листья деревьев, не будет тутовых ягод, ни пучка сена не останется для быка. Что станет Сафо делать зимой?