Марод-Али жил и работал в Хороге и, казалось, навсегда забыл о канале. Десять рублей в месяц он отдавал отцу и своим родственникам, жившим с отцом в селении, потому что вся семья родственников — с женами, сестрами, старухами и детьми — состояла из двадцати двух человек. Сафо хотел было продать мельницу, но никто ее не купил: камни, из которых она была сложена, наполовину рассыпались, жернов давно уже треснул, а все деревянные части Сафо сам давно спалил на своем очаге. И если б не помощь Марод-Али, Сафо не на что было б просуществовать этот год.
Все в селении считали, что теперь Марод-Али живет отлично, что он не нищий уже, и, перестав называть его сумасшедшим, почувствовали некоторое уважение к нему. И никто в селении не знал, что Марод-Али живет с женой на пять рублей в месяц и отчаянно голодает, ни копейки не тратя из остальных денег. Знала об этом только жена и, пока она могла выносить такую жизнь, молчала. Но однажды утром она сказала:
— Я тебя не люблю. Меня насильно выдал за тебя мой отец. Он думал: ты станешь работать в его хозяйстве. До сих пор я жалела тебя и делала вид, что ты мой любимый. Я совсем не хочу, чтоб ты работал в хозяйстве отца, но я тебя не люблю.
Марод-Али насупился, ничего не сказал и ушел на работу.
В этот день его подручный испортил материала на три рубля, потому что поленился промерить большим деревянным циркулем филенку шкафа, заказанного начальной школой. Марод-Али, обнаружив изъян, схватил циркуль и, помахав им перед испуганным подмастерьем, в бешенстве швырнул циркуль на пол, прыгнул на него и, как безумный, изломал его, топча сапогами. И другие подмастерья сбились в кучку, и они гораздо меньше бы испугались, если бы Марод-Али ударил этим циркулем виновника. А Марод-Али, придя в себя, пошел к председателю артели и бросил ему на стол три рубля, которые стоил испорченный материал, и еще два рубля за изломанный циркуль. А потом, сказав, что сегодня он болен, ушел домой — в первый раз до окончания работы. И, придя к жене, едва разжав губы, угрюмо сказал:
— Идем.
— Куда? — встревожилась жена.
— Идем, — еще тише сказал Марод-Али. — Ты моя жена и не должна спрашивать.
И женщина пошла за Марод-Али, и он привел ее в загс и велел ей сесть на табуретку. (Эту табуретку он сам сделал когда-то.) И служащий загса выслушал все и выполнил все, что от него требовалось. Бывшая жена Марод-Али плакала и вернулась в дом своего отца. А Марод-Али остался один и, возвращаясь с работы, сам кипятил себе чайник и толок камнем ягоды тута. И никто не знал, какая обида не дает ему спать по ночам.
Но всему бывает конец, и летом Марод-Али попросил трехмесячный отпуск. Он был превосходный работник, и ему дали отпуск. Он пришел в селение в городском, хоть и изодранном, пиджаке, и карман пиджака был тяжел, потому что в нем лежали триста рублей.
В саду пира сложены толстые тополевые бревна. Когда пир хотел строить у бассейна большую купальню, чтобы скрыть от посторонних глаз свои омовенья, он вырубил много хороших деревьев. Но была Советская власть, плотники уже не хотели работать даром, а он пожалел на купальню денег. Во всем Шугнане, кроме ущелья Шах-Дара, не нашлось бы тридцати таких бревен, какие нужны были Марод-Али. Но лес Шах-Дары далеко, а пиру бревна совсем не нужны, может быть, он их продаст? Марод-Али встретил пира в селении.
— Я думал, бог освободил тебя от Черного Ослепления, — хмуро сказал пир, — а ты все-таки хочешь делать канал? Ты знаешь, сколько стоят такие бревна?
— У меня есть деньги.
— Сколько у тебя денег? — рассмеялся пир. — Разве может быть у тебя столько денег, чтобы их хватило на эти прекрасные бревна, каждое из которых стоит семьдесят рупий? И если у тебя есть деньги и ты их истратишь на бревна, а у тебя ничего из канала не выйдет? Твой канал — твое безумье, ты никогда его не построишь, а деньги твои пропадут…
Марод-Али ответил задумчиво:
— Человек купит хорошую лошадь. Отдаст тысячу рублей. Лошадь сдохнет, а сам он останется жив… Женился на красивой, а она вдруг ушла к другому. Всякое бывает. Если пропадут мои деньги — что за беда! Продай мне бревна, только не смейся, скажи настоящую цену…
— Не будет тебе моих бревен, — сощурив воспаленные глаза, ответил пир. — Ты не построишь канала. Если ты построишь канал, мне надо бороду брить. Иди!
Марод-Али жалел, что вступил в такой разговор с пиром, и весь день повторял с досадой:
— Брить бороду… Самое позорное слово сказал!
Вечером он проходил вдоль стены, ограждавшей владения пира. С ним поравнялся оборвыш Шамо, тащивший на себе несколько снопов клевера. Вдруг откуда-то летящий камень больно ударил Марод-Али по руке и, отскочив, рикошетом коснулся головы оборвыша. Шамо завыл благим матом и бросился наутек, побросав снопы. Марод-Али внимательно осмотрелся, но никого вокруг не обнаружил. Его сердце сжалось, и он подумал: «Ай, плохо, дурная примета: камень летит от бога, ударяет человека. Человек скоро умрет. Это правильно. Но сейчас он ударил двоих. Кто-нибудь из нас умрет, или умрем мы оба».