Мирбам видит: один из верблюдов Якуба раскорячил ноги, ноги разъезжаются в стороны, верблюд задом съезжает вниз.
— Э!.. Оэ!.. Оиста́-а-а!.. Оиста́! Учкур!.. — пронзительно орет вниз Мирбам, машет руками.
Караванщики заметили, бегут к сползающему верблюду. Аркан, надвое разорвав ноздрю, спружинив, отскакивает. Снег зацветает брызгами крови. Верблюд, тяжело оседая, жалобно орет. И вдруг, кувыркнувшись через собственный вьюк, катится, переворачиваясь, вниз по крутому склону. С невообразимым галдежом караванщики прыгают с камня на камень за ним. Верблюд, разбросав распотрошенный вьюк, лежит, хрипя, у перегиба снежного склона.
Купец осаживает коня над лежащим верблюдом. Сложив желтый зонтик, сует его себе под голень. Заплывшие глазки купца налиты кровью. Жирные, смазанные бараньим салом губы тяжело сжаты.
Бледный, как снег, Якуб сует трясущиеся руки в клубок аркана, спутавший ноги верблюда. Якуб боится тронуть верблюду ногу, он видит: она сломана под коленом.
— Атан гури гескэ… — медленно произносит купец. — В гроб твоего отца…
И хотя нет оскорбительнее ругательства, Якуб словно не слышит его. Караванщики молча собирают по частям разметанный вьюк. Купец неторопливым движеньем выдергивает из-под подушки седла рукоятку плети. Затем быстро сует ее обратно, вынимает из-под халата револьвер. Бросив стремя, дважды резким рывком ноги ударяет носком сапога в дрожащие губы Якуба и с размаху тяжело бьет его по голове рукояткой револьвера…
Тьма. Каравана нет… Распотрошенная туша верблюда. Якуб привалился к холодному камню. Мирбам на ощупь прикладывает свежее верблюжье сало к твердым вздутиям на затылке отца. Два других караванщика роются в туше, наугад отрезают куски, складывают в мешки.
Вместе с Мирбамом они вернулись сюда от каравана, ушедшего вперед и вставшего лагерем за перевалом. Купец велел караванщикам бросить здесь Якуба вместе с искалеченным верблюдом. Караванщики не посмели ослушаться. Но сейчас, ночью, купец спит. Пренебрегая усталостью, Мирбам и два караванщика поспешили сюда. Может быть, Якуб не поднимется, и надо его похоронить? И потом, разве можно, не зарезав, бросить верблюда? Разве можно лишаться такой неожиданной горы мяса?
Якуб все-таки жив. И Якуб говорит:
— Идите. Я с Мирбамом останусь. Пусть сила немножко придет ко мне. Посижу — приду. Хоп?
— Хоп.
Караванщики согласны. Взвалив на спины мешки с мясом, они уходят к лагерю. Мирбам и Якуб одни слушают напористое гудение ветра. Как и вчера, мерцает тронутая луной вершина Мус-таг-ата. Оба смотрят на нее и молчат. Якуб прижимает рукой сало к затылку.
— Отец, — очень тихо произносит Мирбам, — а далека к ним дорога?
Якуб снимает с затылка сало, обжимает его ладонями, кладет в рот и, почти не жуя, глотает кусок за куском.
— Идти каждый день, не бояться снега, голода, солдат, тутека… ничего не бояться, даже смерти, — можно отсюда дойти в три дня.
— Отец! Не пойдем к каравану! Мы здесь все равно умрем… Побежим туда?
Якуб, размышляя, опять жует сало.
— Я сам думаю, сын: побежим. Я больной, наверно, умру по дороге. Но я пойду, пусть ты дойдешь туда и будешь жив, и останешься в стране счастливых. Я не хочу, чтоб ты жил как я жил, как все мы живем. Если ты придешь туда, ты будешь большим человеком. Ты один туда не найдешь дороги. Я пойду с тобой сколько могу. Ты не боишься, мой сын?
— Я ничего не боюсь, отец… кроме купца. Пойдем!
…Ночью мороз. Глухая лунная тьма ночью. Отчаянный ветер. Мирбам и Якуб завернули в поясную мату по большому куску верблюжьего мяса. Закинули свертки за плечи и тихонько скользнули вниз по каменистому склону.
Наевшись сырого сала, они чувствовали себя сильней, чем всегда.
Они шли молча всю ночь. Они промерзли и валились с ног от усталости.
Придя к берегу пустынного лилового озера и найдя здесь глиняную стену разрушенного рабата[19], они повалились под нею спать. В целом мире не было никого, кроме них. Озеро Драконов, или, иначе, озеро Кичик-Каракуль, что значит «Малое Черное озеро», до сих пор не привыкло к людям. Только рыжие сурки, вылезая из своих нор, становились на задние лапки и пронзительно верещали, вероятно удивляясь необычайным существам, которые умеют ходить не на четырех ногах, а на двух. Сурки держались совершенно независимо.
19