Колесников, однако, не возвращался. Сычов сел и крикнул:
— Колесников! А товарищ Колесников!
Эхо, исказив слова, издали повторило их. Никто не откликнулся. Сычов прислушался и, уже встревоженный, во всю силу голоса прокричал:
— Эй!.. Куда вы девались, товарищ Ко-олеснико-ов?..
Горы вернули отзвук эха, и восстановилась прежняя тишина.
— Что за черт?! — вполголоса воскликнул Сычов и, торопливо надев ботинки, уже явно волнуясь, выбрался из пещеры.
Солнце, еще не видимое, бросало из-за дальних пиков золотистые пучки лучей, снег играл алым пламенем, и вокруг стояла бездонная тишина.
Сычов снова начал во весь голос выкрикивать фамилию пограничника, и снова никто не отвечал ему.
Подождав немного, Сычов пробрался в пещеру, осмотрел вещи. Все было в порядке, и винтовка стояла, аккуратно прислоненная к стене.
«Если б домой ушел, винтовку бы не оставил. Сорвался он, что ли, на самом деле?» Взял винтовку, выбрался на карниз, наслал затвор и выстрелил в небо. Оглушительное эхо рассыпалось по горам, перекатываясь, замирая и возникая снова.
И тишина восстановилась опять.
Сычов дал второй выстрел, переждал эхо и снова прислушался Ему почудился далекий, слабый крик.
Выстрелил в третий раз и стал смотреть вниз с карниза… На крутом чистом фирне не было ни единого пятнышка.
И вдруг сзади, из-за угла карниза, раздался сердитый голос Колесникова:
— Товарищ ученый, пошто патроны зря тратите? Мне же в них отчитываться!
Сычов обернулся и растерялся: по карнизу полз Колесников. Все лицо его было в крови. Окровавленный рукав рубахи обматывал голову. Полушубок был изодран, и какие-то тряпки болтались, скрепляя остатки сапог. Колесников был бледен, заметно было, что он смертельно устал, но, торжественно помахав ледорубом, он попробовал улыбнуться.
— Я сейчас, товарищ Сычов, погодите малость!
Сычов все еще не мог оправиться от изумления и ничего не понимал до тех пор, пока Колесников не подобрался к нему вплотную. Вытащив из кармана какой-то предмет, обернутый в тряпку, Колесников развернул тряпку и бережно положил на камень сорвавшийся накануне компас.
— Вот он, пес его задави, чтоб ему, гаду, ни дна ни покрышки! Я уж думал, гроб ему, и мне вместе с ним… Возьмите!
Тут он сразу сел и, положив локоть на камень, обессиленный, поник головой на руку.
— Вы сумасшедший, — только и нашелся что промолвить Сычов. — Ведь вы же могли погибнуть!
— Без карты тоже в пограничном деле погибель, — слабым голосом ответил Колесников.
Сычов смазал йодом все ссадины на лице Колесникова и уложил его спать. Сам сел рядом, заботливо охраняя бездонный и спокойный сон пограничника. Раскрыл пикетажную книжку, чтоб заняться работой над картой, и, только теперь обнаружив запись Колесникова, с неизвестно откуда взявшейся нежностью произнес:
— Вот тоже шалый, а я-то думал, всучили мне простофилю!
В полдень географ и пограничник вышли на перевал и в четыре часа дня его одолели. Сычов подумал, что он может дать название этому неизвестному доселе и открытому им перевалу. Помедлил — и против крестика на расходящихся горизонталях своей пикетажной книжки написал: «Перевал Колесникова».
И ничего не сказал об этом своему спутнику.
Колесников в этот день шел хорошо, несмотря на усталость, и только всю дорогу жалел свои превращенные в лохмотья, позавчера еще новые сапоги да что-то такое бурчал по поводу трех зря израсходованных патронов.
1934
ЖЕНА ЛЕЙТЕНАНТА
В том году северная зима оказалась суровой. Снег тяжелыми пластами лежал на соснах и елях. Жена старшего лейтенанта Лапшина всю зиму сидела дома. Что она делала дома, было никому не известно, и только муж, приходя со службы, обычно заставал ее на диване с грудой раскрытых книг и с помятой тетрадью, все страницы которой были исписаны некрасивым и грубым почерком, свидетельствовавшим о жестокой борьбе с непослушным карандашом. Муж входил в комнату, возбужденный от работы, краснощекий, веселый, потирая с мороза руки, и, хитро подмигнув, говорил:
— Ну что, Мариам, повоевала сегодня? С кем воевала?
Мариам легко вставала с дивана, обвив шею мужа, спокойно целовала его прямо в губы и отвечала:
— Сегодня с Обломовым… И потом вот еще пятый том Маяковского…
— Ну, добре, — усмехался старший лейтенант Лапшин и, ласково отстранив жену, шел к умывальнику. — А в клубе сегодня была? — доносилось оттуда вместе с бульканьем и журчаньем воды.