Дехкане молчали. Кто-то тихонько хихикнул, но, встретив вопрошающий взор Хурама, сконфуженно умолк. Люди смотрели в землю и явно не хотели отвечать на прямой вопрос.
— Хорошо, — раздельно произнес Хурам. — Тогда скажите мне: вы на о б щ е м собрании выбирали Насретдина в раисы?
Дехкане безмолвствовали. Хурам рассердился:
— Что же молчите? Сам он себя выбирал, что ли?
— Нет, выбирали… — ответил чей-то сдавленный голос. — Собрание…
— Все на собрании были?
— Мало было, — шепнул Азиз. — Меня тоже никто не позвал…
— Подожди, Азиз, — шепотом же ответил Хурам. — Теперь уж я их спрошу. — И громко: — Кто на собрании не был?
— Я не был… Я… Я тоже не был.
— Поднимите руки, кто не был.
Поднялось десятка два рук. Оглядываясь друг на друга, остальные дехкане, сначала неуверенно, затем видя, что их большинство, уже смело подняли руки. Создалось впечатление, что руки подняла вся толпа.
— Кто же был на собрании? Никто, что ли? Поднимите руки, кто был.
Одна рука дернулась вверх, но сразу же опустилась.
— Кто же тебя выбирал, Насретдин?
Насретдин встал мрачный, буркнул: «Все были, теперь молчат», услышал насмешливый свист, резко повернулся и, понурившись, ни на кого не глядя, зашагал к выходным воротам.
— Постой, куда ты, председатель колхоза? — крикнул Хурам, но Насретдин, ускорив шаг между подобравшими ноги дехканами, уже достиг ворот и, не оглянувшись, скрылся за ними.
— Баи выбирали нашего Насретдина! — пронзительно выкрикнул молодой парень, только что освиставший раиса. — Стыдно ему теперь в наши глаза смотреть.
Собрание зашумело. Голоса: «Сердца рябчиков у наших дехкан»… «Давай, выбирай другого»… «Теперь можно правду сказать»… «Мы думали, нам его сверху назначили» и другие подобные возгласы убедили Хурама, что он сделал правильный ход и что нужно тут же немедленно заняться переизбраньем раиса. Дав волю крикам и шуму, Хурам облокотился на подушку и хладнокровно выжидал тишины. Женщин в паранджах на террасе осталось только две: остальные, воспользовавшись суматохой, успели незаметно улизнуть; несколько стариков прошлепали туфлями к воротам, и их никто не удерживал. Лола-хон сидела уже спокойно, обняв руками колени и переводя утомленный взор с одного на другого. Азиз расковыривал пальцами обломок раздавленного деревянного блюда. Хурам встал:
— Стыдно, рафикон! Во время эмира народ был как стадо баранов. Страх перед баями и чиновниками путал души, туманом стоял в головах. Если бы я не пришел, что же, вы так бы и жили с незаконно выбранным, навязанным вам раисом? Вы, свободное дехканство, даете садиться на свою шею кому угодно? Что это значит? За вами сила и власть, за вами законы Советского государства, а вы… Стыдно вам, рафикон. Что будем делать сейчас?
— Правильно, рафик Хурам… Затмение на головы наши. Другого раиса… Пусть будет новый раис… Теперь понимаем. Выбирать надо…
— Кого?
Дехкане замолкли, смущенно переглядываясь. Вперед выступил высокий босой старик:
— Рафик Хурам… Надо умного человека, который знает наши дела… Прежний раис справедливый был, по-старому сказать — святой человек. У него был хороший помощник, хотя должности не имел… Все дела знал, всем нам много доброго делал, — ничего, что женщина, такая женщина десяти мужчин стоит. Грамотность есть, смелая очень, честное сердце. Мужа ее убили, она одной души с ним. Пусть Лола-хон будет нашим раисом. Прежде такого я бы не сказал, теперь новое время, такая женщина может быть впереди.
Хурам поднял руку:
— Что скажете, рафикон?
Дехкане повскакали с мест, стеснились вокруг Лола-хон и, словно любопытствуя по-новому взглянуть на нее, навалились друг другу на плечи. Двое из них, решительно подхватив Лола-хон под локти, поставили ее перед всеми. «Она баям ходу не даст…» «Ее выбираем, рафик Хурам… «Лучший она бригадир в нашем колхозе…» «Лола-хон! Лола-хон!..» — закричали другие.
— Спокойно, рафикон! Голосуем. Кто за кандидатуру Лола-хон в раисы колхоза «Лицо Света»?
Выбранная единогласно, Лола-хон улыбнулась. Хурам пожал ей руку и, понимая, что ей сейчас трудно что-либо говорить, поторопился объявить собрание закрытым и велел всем разойтись по домам.
— Азиз, пусть здесь останутся только партийцы и комсомольцы, и скажи, чтоб сюда принесли фонарь (сумерки сгустились уже в темноту).
Дехкане удалились. Покинув двор, они унесли с собой возбужденные разговоры. В утонувших во тьме ветвях огромного карагача ветер заиграл ощутительным шелестом. Партийцы и комсомольцы уселись в кружок. Фонарь «летучая мышь» закачался над ними на ветке, сгустил мрак за их спинами. Хурам сел под фонарем и заговорил, и ему отвечали: об Анджумане, который раньше считался веселым и своим парнем и о котором только сейчас можно сказать, что он негодяй; о Шафи — он честный работник (хотя в прошлом и был сборщиком податей), ведь в кооператоры он попал по решению исполкома, — товарищ Баймутдинов за честность, за прежние заслуги дал ему эту должность; о сестре Шафи Озоде — просто темная женщина, религиозная очень, злобится на Лола-хон, потому что та ходит без паранджи; об Абдуфато, которого решили исключить из колхоза; о партийном активе, слабом еще в кишлаке, и о других делах.