— Поедемте обратно в город. Заедем к администратору, с ним вместе вернемся сюда. Он мой друг, он хорошо проберет этого невежу.
Саида переглянулась с Меимбетом, сказала:
— Знаете что? Мы лучше вас подождем вот под этим деревом, здесь все же прохладней, чем в городе.
Деятель, чуть склонив голову набок, внимательно выслушал Саиду, еще внимательней оглядел всю местность вокруг фабрики. Кроме полуголой детворы, обступившей автомобиль и щебетавшей, как стая птиц, людей вокруг не было.
— Хорошо! — с оттенком беспокойства, но явно не желая отклонить просьбу Саиды, произнес общественный деятель. — Я очень быстро вернусь. Но вы никуда далеко не уходите. Вас по одежде могут принять за американцев, а у нас, знаете…
Саида с улыбкой ответила, что у нее всегда есть возможность назвать свою подлинную национальность и что она по опыту знает: к приезжим из Советской страны народ здесь приветлив.
Машина уехала. Меимбет и Саида остались одни, расположившись под одиноким деревом. Жара все-таки была нестерпимой, разговаривать не хотелось.
Вдали виднелись накаленные солнцем бараки из гофрированного железа, обведенные сточными канавами; едкая, удушливая пыль поднималась над ними и над дорогой, затягивая, как рыже-красным занавесом, рабочие кварталы города… Саида думала о том, что всего три недели назад она ходила по Москве, не обращая внимания ни на новые, в лесах, строящиеся дома, которых не было в прошлый ее приезд из таджикской столицы («Что ж особенного? Москва, как и все города в стране, строится, всегда строится!»), ни на витрины магазинов, в которых всегда толпа покупателей («Вот толкучка! И никогда в Москве не проберешься ни к какому прилавку!»), ни на порядок на улицах (он был естественным и привычным)… Тогда, в Москве, Саида не задумывалась ни о своей биографии, ни о жизненном пути любого из встречных людей. Ее даже удивило бы, если б кто либо стал спрашивать, как она, дочь памирской женщины, питавшейся некогда в зимние месяцы травами, верившей в драконов и дэвов, не знавшей ни о чем, что существует за ледяными пределами Высоких Гор, стала советским научным работником, молодым ученым-биологом, депутатом Верховного Совета своей родной Таджикской республики!.. Что ж тут особенного?
Здесь, в чужой, незнакомой стране, сознание Саиды осветилось иным, всепроникающим светом. Всю свою жизнь Саида увидела перед собой, словно собранной в фокусе и увеличенной, как в линзе телескопа. Каждый день ее жизни, каждый шаг в ее жизни представлялись здесь сотням людей, слушавшим ее автобиографические рассказы, сказкой, необыкновенной, тут же превращаемой в легенды о ней. То была светлая легенда о счастье, способная обойти все дикие горы огромной Азии, все заледенелые на гигантских высотах и влажные от тропических испарений долины, в которых миллионы обездоленных людей ищут счастья, хотя бы только в призрачных фантастических представлениях, передаваемых из уст в уста, с оглядкою, с уха на ухо… Как бы не услышал надсмотрщик, стоящий неподалеку с плетью, как бы не узнал господин, распоряжающийся жизнью и смертью своих «пасомых».
Прямые лучи солнца, обойдя ветви дерева, прервали размышления Саиды. Сидеть на месте было невыносимо. Разглядывая в стороне от дороги за кромкой рисового поля руины какого-то здания, над которым возвышался обглоданный временем, полуразваленный минарет, Меимбет предложил сходить осмотреть его…
Полуразрушенное здание оказалось, по-видимому, остатками какого-то древнего мусульманского медресе. Сложенные строгим квадратом из сырцового кирпича, низкие стены его были местами разрушены донизу. Здесь образовались проходы во внутренний двор, невероятно грязный, захламленный, насыщенный отвратительными запахами. Когда-то тут были аллеи могучих деревьев, но от них во дворе остались только ряды гнилых пней. В центре двора виднелась квадратная яма с зеленовато-коричневой зловонной водой — остаток некогда чистого водоема. Над развалинами мечети высился минарет.
По обе стороны здания тянулись многочисленные стрельчатые ниши. За каждой из них зияли, как дыры, крошечные кельи — каменные мешки, в этих кельях ютились люди. Они повысовывались из ниш, робко взирая на пришельцев, не решаясь выйти во двор. Из некоторых келий тянулся запах опиума и гашиша. То там, то здесь раздавались стоны, дикие, протяжные возгласы.
Непредставимо грязные, полуголые мужчины и женщины, со спутанными, слипшимися волосами, с кожей, покрытой коростой грязи, язвами и болячками, старались оторвать от себя прижавшихся к ним детей, загоняли их в кельи подальше от неведомых им пришельцев, от которых, как они, очевидно, думали, нельзя было ожидать ничего хорошего. Во взглядах этих несчастных, потерявших человеческий облик людей Саида читала испуг, подозрительность и враждебность. Все они, казалось, спрашивали ее: «Кто вы, хорошо одетые незнакомцы? Что нужно вам здесь?»