— Здесь очень ядовитые змеи! — промолвил Кольмери. — Он рисковал. О, он очень смелый!
— Смелый? — глаза Меимбета налились яростью. — Вы не перебивайте меня, вы слушайте… Я наконец, извернулся бочком, плечи в узенький проем вдвинул, высунул голову и тут только увидел… И кровь, кровь моя сразу в жилах захолодела: на конце ствола, висящем над обрывом, оседлав его как обезьяна, лицом к змее сидит мальчонка лет восьми, с глазами, полными ужаса… Пятится, голый, от змеи, все более приближаясь к концу ствола, смотрит на змею, как загипнотизированный, а змея приближается к нему неторопливо, медленно, словно наслаждаясь безвыходным положением мальчонки… А этот американец своим постукиванием подгоняет змею, вместо того чтобы перешибить ей голову жердью. Наслаждается, мерзавец, зрелищем!.. Что я мог сделать? До ствола мне не дотянуться, ничего в руках у меня нет… Вижу, мальчонка вот-вот сорвется или змея вонзится в него своим жалом — расстояние между ними не больше метра…
«Что вы делаете?.. Прекратите!» — во весь голос крикнул я американцу и отпрянул от своего окна. Он обернулся, крикнул мне: «Сейчас будет самое острое ощущение! Не мешайте смотреть!» — и его садистическая гнусная рожа исчезла в окне. Разум мой помутился от негодования. Я ничего не успел сделать: в это мгновение бамбуковый ствол, равновесие которого было нарушено мальчиком, повернулся, скользнул и полетел под обрыв вместе со змеею и мальчуганом… «О! Это неожиданность!» — пробормотал американец. Я выбежал из башни, опрометью кинулся по склону обрыва… Все рабочие на меня смотрели как на безумного. Там, внизу, в густой траве, на камне, лицом вниз лежал этот мальчишка… Змеи не было, да я и забыл о ней… Перевернул мальчика — вместо лица увидел кровавую массу, несчастный разбился, его ножки еще конвульсировали, но он уже был мертв… Рабочие собрались вокруг меня, и при мне надсмотрщики не знали еще, как держать себя, пытались бить рабочих плетьми. Я так заорал, что они опустили плети… Вот… Переведите это ему, переведите это, Саида, гуманному гостю вашему.
Меимбет, вновь бешеный от гнева, поднял голову, вместе с ним к Кольмери обернулся и Ефремов, но увидели только Саиду, закрывшую лицо руками, — их собеседников не было. Они поспешно приближались к своему автомобилю, стоявшему у панели перед гостиницей. Хлопнула дверца, автомобиль взвыл и сразу умчался.
— Не понравилось! Небось поняли и без перевода! — скривив рот, произнес Меимбет. — Видно, одного поля ягода!
Погрозив кулаком вслед машине, Меимбет вымолвил:
— И понимаете: ни один рабочий не произнес ни слова! Вот до чего забиты! Сокрушенно смотрели на мальчика так, словно рок унес его из этой жизни, а не злобная воля цивилизованного преступника…
— А куда сам он девался? — тихо спросила Саида. — Тот?
— Я только услышал несколько револьверных выстрелов. Видимо полагая, что назревает скандал, он таким способом звал себе на подмогу полицию. Я обязан избегать любых скандалов в чужой стране. Я ушел. И прямиком — сюда… Я видывал басмачей в дни моей юности. Они вырезали весь мой аиль, убили моего отца — председателя сельского Совета… Они зверствовали, но такого подлого садизма я никогда не встречал!
— Успокойтесь, дорогой Меимбет, — промолвил Ефремов. — Что можем мы сделать? Ведь мы не у себя на Родине!
— Все, кто порой завидует нашим поездкам — все, все, — горячо воскликнула Саида, — знали бы, как трудно бывает нам здесь, какой поистине стальной выдержкой надо нам обладать!..
— Друзья мои! Солнце садится! — сказал Ефремов. — Пойдемте в свои номера, переоденемся. Скоро за нами заедут представители здешней общественности. Кажется, нам предстоит хороший концерт в городском театре… А завтра — в горы!
— В горы опять! Как хорошо быть в горах, ехать и ехать! Порою кажется — едешь по родному Таджикистану!
— Или по Киргизии! — задумчиво произнес Меимбет.
— Ну, у меня в Москве, — сказал Ефремов, — кроме Ленинских гор, других нет. Но, — улыбнулся он, — мне иногда кажется, они всех других гор повыше!..
И трое советских людей в далекой стране вдруг загрустили по милой Родине…