Было темно. Женщина звала свою собаку, имя которой было Ганди или Санди. Собака была небольшим серым пуделем. Она восторженно носилась по двору и спешила к хозяйке окольным путём. Санди или Ганди с каждым зовом женщины добавляла к своей траектории небольшой выпуклый полукруг, чтобы успеть обежать как можно больше пространства и обнюхать как можно больше ориентиров. Хитрость её мне очень понравилась.
В детской поликлинике работает гардеробщица. Она ещё молода, но не совсем; у неё мягкие взгляд и кожа. Это очень требовательная женщина: она не принимает верхнюю одежду без петелек. Однажды я пришёл в поликлинику, чтобы получить рецепт на детское питание. Кроме меня в поликлинику пришло много других людей. У гардеробщицы не было свободной минуты, она принимала и выдавала одежду. Рядом с ней лежала книжка из порнографической серии «Улица красных фонарей». Она называлась «Домашнее обучение». Я представил, о чём может быть рассказано в этой книге, и присмотрелся к гардеробщице. Мне показалось, что она смотрит на посетителей с внутренним превосходством, лелея свои затаённые мысли.
Я шёл по Моховой улице. Вместе со мной и навстречу мне шли многие люди. Среди них была женщина, которая шагала неторопливо. На согнутом локте у неё висела хозяйственная сумка, а пальцы держали на уровне головы картонную табличку: «Люди! Людям насильно ставят биочип в теменную область головы». Женщина была невозмутима; у неё был шиньон.
Я возвращался домой поздно вечером. Я шёл от остановки мимо розового магазина. Передо мной шли несколько пассажиров, сошедших с трамвая вместе со мной. На моём пути оказались трое молодых людей. Они пили пиво и громко разговаривали, стоя лицом друг к другу. За углом у стены мочились, присев рядом, две их подруги. Прохожие проходили мимо них, и одна из девушек привстала, продолжая мочеиспускание и хохоча, скрывая стыд. Из-под их ног двигались по светлой наледи тёмные закруглённые пятна мочи. Они были похожи на длинные языки. Эти выпуклые пятна были очень красивы.
Обычно люди огорчаются, когда у них из рук вырывается в небо воздушный шар; особенно огорчаются дети. Недавно я видел, как две женщины у входа в метро делали обратное. Они подбрасывали шары в воздух, чтобы не спускаться с ними под землю. А шары не взлетали и стелились по земле: жёлтый, два фиолетовых, синий и зелёный. Женщины неловко смеялись и приседали.
Первый трамвай закрыл передо мной дверь, чтобы встать перед красным светом в метре от меня. Второй трамвай приехал через четыре минуты мороза и, впустив пассажиров, было тронулся, но ткнулся и открыл двери двум пьяным девочкам. «Спасибо большое!» — сказали они. «Скорее, девочки, зелёный!» — волновалась вагоновожатая. Девочки сели друг за другом, и головы их уснули. Рядом со мной, одна напротив другой, молча разговаривали две глухонемые румяные девушки в розовых шапках. Они ехали и в метро, когда с сиденья громко упала на голову молодая поношенная девушка; она потёрла своё выпуклое от алкоголя лицо, натянула рукава кофты на ладони и снова забылась в своей искусственной шубе. В Ланинском переулке вышли предпоследние пассажиры, а пьяные девочки встали у задней двери, восклицая: «Открывай, ёбту!» У третьей двери снаружи стояла женщина в шапке, говорила: «Открой!» — а потом поняла, что дверь открыта, и сказала: «Иди сюда!» Когда они встретились, женщина стала матерью, а одна из девочек дочерью. Дочь стояла растрёпанная и смирная, как голая. Мать дёргала её за расстёгнутое пальто, вызывая в себе слова. Глухонемые шли, оборачиваясь на них, и уже ничего не говорили. В подъезд вместе со мной вошёл милиционер без головного убора. Мы встали у лифта, где уже стоял наш сосед. Милиционер внимательно читал то моё лицо, то лицо соседа. Из лифта вышли два милиционера в головных уборах. «Из двести десятой?» — спросил у них первый. «Да там всё нормально уже, — отвечали вторые. — Хочешь — поднимись, побеседуй. Но они оба там того…» — «А кто кого не пускал?»