Миша промолчал.
— Не трать напрасно времени, выбери что-нибудь получше… Что толку от лжи? Она ведь только калечит душу.
— Верно. — Миша вздохнул. — А написан он красиво.
— Нет. Неправда не бывает красивой… Ты поймешь это, когда вырастешь.
Сзади раздались шаги, и Миша увидел почтальона с тяжелой сумкой на плече.
— Добрый день, Федор Михайлович… Вам журнал и письмо.
— А, спасибо. — Учитель встал навстречу и взял почту. Глянул на конверт и бросил на землю. И сказал Мише: — Можешь порвать.
— Что вы, — подал голос Одик, — вы ведь даже не читали его!
— А чего читать? Чего нового могут написать местные гангстеры… По конверту вижу — левой рукой написано…
— Это от них! — вскочил с земли Миша. — Можно посмотреть?
— Смотри.
Миша быстро разорвал конверт, вытащил лист в линейку и стал читать каракули: «Ты, учительская морда, в последний раз придуприждаем, если еще будишь хадить в пракуратуру и соватся со своей прынцыпиальностью, прикончим тибя в собственной кануре или окола моря так и знай, рука у нас не дрогнит истреблять гадов, и тогда пиняй на себя…»
— Негодяи! — сказал Миша, и руки у него задрожали от презрения.
— Много ошибок? — спросил Федор Михайлович.
— Хватает…
— А мне можно прочитать? — спросил вдруг Одик.
— Читай.
И Миша увидел, как Одик, держа обеими руками тетрадочный лист, с жадностью уставился в него. Читал он почему-то долго, точно заучивал наизусть. Потом поднял голову, и в его лице появился испуг.
— А если они и вправду… убьют вас? — спросил он.
— От них всего можно ожидать, — ответил Федор Михайлович. — У них ведь, можно сказать, еще не возникла высшая нервная деятельность, и они не разбираются в жизни, даже приблизительно не знают, что это такое. Для них она — есть, пить, одеваться, и все это даром, без единой капли пота. И только иногда, во время воровства, они рискуют своей ничтожнейшей шкурой. Жалкий, безграмотный народ!.. Разорви письмо.
Одик помедлил, еще заглянул в письмо и только потом разорвал на мелкие клочки.
— Федор Михайлович, — спросил вдруг он, — а наш Карпов не очень хороший?
— Он? — Учитель на секунду задумался. — Ну как бы тебе сказать… В общем, да… Говорят, что «Северное сияние» — образцовый дом отдыха. Возможно. Хотя и не верится. Но что там сытно — уж это точно, но, понимаешь ли, при всем этом он… Он сам… Ну, словом, он сам абсолютно нищий.
— Нищий? — переспросил Одик, и тонкие брови его приподнялись на лоб и словно застыли там. — Он нищий?
— Ну конечно же. И его было бы жаль, как любого обывателя, если б он не был так активен…
В глазах Одика вспыхнула яркая искра несогласия.
— А вы были у него дома?
— А зачем я должен ходить в его дом?
— Но у него столько книг! И хороших — Пушкин, Лермонтову Чехов… У него так культурно… Его сынок мне не нравится, а вот он…
— Ну, что он? Из родной сестры сделал батрачку, жену обратил в свою веру, сына превратил в хозяйчика…
Одик моргнул ресницами, слушая его.
— А с кем он дружит? С теми, кто может что-то достать ему… А что он любит, кроме того, чтоб вкусно поесть, выпить и похвастаться своей устроенностью?.. А к чему стремится? Побольше иметь. И книги его только реклама для таких доверчивых, как ты.
8
Корзинка с клубникой
Одик быстро шел домой. То новое, что узнал он сегодня, не умещалось в его голове. Ошеломляло. Выходит, Федор Михайлович, и Миша, и, наверно, другие мальчишки понимают что-то такое, о чем он и не догадывается. А зачем учитель говорил про Троянского коня? И про то, как Одиссей попросил привязать его к мачте, чтоб не поддаться на провокацию этих хищных сирен, которые так волшебно поют, а потом обгладывают черепа и кости легковерных мореходов? И про тугой Одиссеев лук?
Случайно это?
Все, что говорил Федор Михайлович, наверно, правда. Человеку, который не боится таких писем и, не читая, рвет их, нельзя не верить. И потом, он — учитель, и все в городке знают его и, кажется, любят. Не говоря уж о мальчишках. Значит, Карпов нищий… Так… Ничего себе!
Одик шел домой, подавленный этими мыслями, такие они были трудные, тяжелые, точно мешок камней нес. И не давали покоя. Перед ним вдруг открылся новый, тревожный, может быть, высший смысл жизни.
Нищий… А кто ж тогда богатый? Кто?
Только перед калиткой вспомнил Одик про Ильку. Войдя во двор, он сразу же побежал к сараю — дверь его была открыта. Значит, выпустили? Вот как! А что ему за это было?
По двору в открытом летнем платье, напевая, ходила Лиля и развешивала на веревке белье. И хотя Одик знал теперь, что она такая заурядная, все же он не решался спросить у нее про Ильку. Не мог. Еще подумает чего… Он посидел немножко на крылечке, будто поджидал своих, и терзался, что не может открыть рта. И решился — пусть думает о нем что хочет!