«Забрести, что ли, к Федору Михайловичу? — подумал он вдруг. — Теперь не страшно».
И как всегда, не успел он додумать до конца какую-то мысль, как ноги уже несли его к домику учителя. Войдя во двор, он направился к крыльцу и по закрытому окну его комнаты понял — нет дома. На всякий случай подергал дверь — чуть было не сорвал. Ни его, ни тети Аси. Вздохнул, сплюнул и побрел назад. А когда еще вспомнил про мамку — достанет ли она денег? — ему стало совсем тошно.
Катран не знал, что полчаса назад в эту же самую дверь стучался тот человек, к которому он принес свою находку. Получив разрешение войти — а его направила сюда женщина, продававшая билеты у входа в музей, знавшая почти всех коренных жителей Скалистого, — он, пыхтя и задыхаясь от возбуждения, ввалился в комнатку и представился:
— Научный сотрудник музея Егорьев.
Федор Михайлович показал на свободный стул:
— Прошу.
Но тот был так взволнован, что не мог говорить сидя и не сел, а спросил, его ли это ученик — и он подробно описал внешность Катрана — и знает ли он, где тот проживает.
— Мой, — сказал учитель. — Знаю.
— Боже мой, если бы вы знали, что он натворил!.. Ведь это было произведение искусства… И какое! Второй или третий век до нашей эры…
У Федора Михайловича плотно сошлись брови.
— Что ж все-таки сделал Жора?
— Идемте… У меня нет слов… — Егорьев потащил его за руку. — Это сущий вандализм!
До самого музея Федор Михайлович ничего не мог понять, а когда поднялся по лестнице в комнату подсобного помещения, где на полках хранились материалы, не попавшие в основную экспозицию или не обработанные еще, — понял все.
Егорьев достал из ящика картонную коробку с какими-то красно-белыми осколками.
— Что это? — спросил Федор Михайлович. — Какое это имеет отношение к Жоре?
— Это то, что он принес… — сбивчиво стал говорить Егорьев, — и это не то… не то… То была ваза, пусть не полная, а только половина вазы, но зато какая половина! Какие на ней были росписи!.. По мотивам «Одиссеи»: Сцилла и Харибда, а меж ними Одиссеево судно под всеми парусами… И он сам, Одиссей… Вы понимаете, что это такое?
— Как же это превратилось в щебень?
— Как? Вот как: только что постучали в эту дверь; вошел этот самый плохо одетый мальчишка, белый весь, с дергающимися щеками, с ненормальным лицом; здоровается и спрашивает, нет ли в нашем музее этого, и достает из-за пазухи завернутую в какую-то грязную тряпку вазу. Я протягиваю руку — не дает, вертит перед моими глазами, и сразу видно — не стащил…
— Среди моих учеников нет воров, — резко сказал Федор Михайлович.
— Вы простите… Это я так… Я, конечно, этого не подумал… Я хотел сказать, что сразу понял: это вещь не из музея, без следов реставрации, с наплывами морской соли, древний лак поцарапан, с язвочками и трещинками; значит, сам нашел… И на ней росписи… Боже мой, какие росписи! Что делали мастера античной Греции! Да что я вам объясняю, возьмите любой осколок и посмотрите…
Федор Михайлович выбрал кусок побольше. На выпуклой блестящей поверхности осколка нарисован Одиссей. Бесспорно это был он: овальная моряцкая шапочка, короткая густая борода — так на всех древних фресках и вазах рисовали его греки, и он стоял, очевидно, на корабле, рядом с мачтой, и смотрел вперед.
Это была удивительная по красоте, точности и мудрой наивности живопись.
— Замечательно! — сказал Федор Михайлович. — Умели писать… И когда!
— А вы бы все посмотрели! Не уверен, что есть такая вторая в Афинах или даже в Британском музее.
— Не думал, что вы любите искусство…
— Почему? — озадаченно спросил Егорьев.
— Как же может любить его человек, который не разглядел великолепную амфору, которую ему принесли мальчишки, и, можно сказать, прогнал их, унизил…
Егорьев резко покраснел. Федор Михайлович прервал себя и спросил:
— Но скажите, почему тут одни осколки?
— А потому, что когда он показал мне вазу и спросил, есть ли в нашем музее такая, и я, естественно, сказал ему, что такой нет, он вдруг затрясся весь, поднял вазу, грохнул ее об пол и бросился по лестнице вниз.
Федор Михайлович положил в коробку осколок и стал рассматривать другие.
— Я теперь не знаю, что с ними делать, — сказал Егорьев.
— Послать на реставрацию в Эрмитаж, там осколки склеят, и у вас будет только одна опасность…
— Какая же?
— Вам могут не вернуть вазу, а прислать что-нибудь взамен, из своих дублетов.