Так я размышляю, стоя поздно вечером в толпе моих собратьев по мужскому полу на Фиолетовом бульваре, напротив которого кристаллом светится двухэтажный, весь из стекла и алюминия с примесью бетона, «Салон красоты».
В этом кристалле сидят женщины. Они там наводят упомянутую красоту. Их там намыливают, взбивают им волосы, делают им маникюры, педикюры и вообще их прихорашивают. Чтобы они, значит, нам лучше нравились.
И мы всю эту технику от начала до конца видим, как на ладони. А они смущаются: никак не привыкнут к современности.
А нам оптимистично.
И не только потому нам весело, что всю косметическую кухню, от завивки локонов до мытья ногтей, мы доподлинно видим. Весело нам от перспектив дальнейшего прогресса. Поскольку ходят слухи, что в скором времени откроются такие же прозрачные ателье мод, где вся процедура раздевания и одевания тоже будет насквозь просматриваться. А потом, говорят, перейдут к новому этапу: прозрачную баню построят. Чтобы, значит, лицезреть с улицы кого угодно в доскональном виде.
Не знаю, как вы, а я все эти новые веяния чрезвычайно приветствую. Чтобы не было никакой застенчивости, скромничества и других несовременных пережитков. Поэтому давайте, кореши архитекторы, разворачивайтесь поживее. А мы вас, будьте уверены, железно поддержим.
Закорючка с хвостиком
Я, конечно, в курсе дела — знаю, какое у нас отношение к анонимкам. Но вы лучше послушайте, какая на днях интересная история произошла.
Вдруг вызывают меня прямиком к директору завода. Лично. Срочно. Прихожу. Директор меня ждет, а в руках вертит почтовую открытку с цветочками и золотой надписью; «Поздравляем!» Такая, знаете, на все случаи жизни. Довольно нервно он этой симпатичной открыточкой поигрывает и смотрит на меня хмуровато.
— Садись, — говорит, — Федор Павлович, и вот, изволь-ка, почитай, какую писанину из вашего цеха в главк настрочили.
Беру я открытку и читаю:
«Уважаемые товарищи из главка! Разрешите поздравить вас по поводу хорошо поставленной работы с руководящими кадрами, а также передать наилучшие пожелания здоровья и успехов. Хотим поблагодарить вас за то, что направили к нам нового начальника цеха Галькина Геннадия Степановича, хорошего организатора, при котором работа пошла «без промашек и осечек» — это он сам так выражается. Не мешало бы и другим начальникам цехов нашего завода позаимствовать у него ценный опыт. С приветом! За рабочих метизного цеха…»
И вместо подписи абсолютно неразборчивая закорючка с хвостиком.
— Я тебя пригласил, — говорит директор, — как старейшего в цеху, ты у себя всех знаешь. Кто мог накатать эту мерзкую кляузу?
— А почему, — спрашиваю, — мерзкую? По-моему, человек пишет откровенно, без подвоха и без задних мыслей.
— Ну, — говорит директор и досадливо морщится, — такой наивности я от тебя не ожидал. Тут же явная издевка! «Разрешите поздравить», «хороший организатор», «ценный опыт»… Тут, ясное дело, надо понимать все наоборот. А уж насчет того, что «без промашек и осечек», так это вообще прямой намек на какие-то злоупотребления. Придется проверить расход сырья и выход готовой продукции…
— Да нет же, Иван Самойлович, — поясняю я, — это у него, у Галькина, такое присловье есть, он ведь поохотиться большой любитель. А работа при нем действительно пошла веселее. Квартальное задание уже выполнили, сами знаете. И дисциплинка укрепилась…
— Э, что там дисциплинка! — машет рукой директор. — Тут надо по всем линиям разбираться В главке считают, что это тревожный сигнал об имеющихся недостатках. Придется собирать собрание. Вот я и хотел у тебя, Федор Павлович, узнать: как у вас относятся к Галькину?
— Очень неплохо относятся. Как говорится, работа протекает без трений и конфликтов.
— Вот до чего дело дошло… То есть, я хотел сказать, свежо предание, да верится с трудом. А как с трудовой дисциплиной?
— Так я уже говорил — укрепилась. Прогулов последний месяц ни одного не было.
— Этого нам еще не хвата… То есть я хотел спросить, как же это получается? Да ваш цех по прогулам, так сказать, заводское первенство держал!
— А теперь не то. Прогульщикам раза три такую коллективную промывку учинили, что сейчас они по струнке ходят. Про выпивку даже разговоров нет.
— Так я и знал… Тьфу, что я говорю… Я хотел сказать: так я и думал, что мне будут очки втирать. Но что это будешь делать именно ты — не ожидал!
Я говорю;
— Давайте, Иван Самойлович, всерьез на эту открытку посмотрим. Что Галькин толковый организатор — это точно. Что опыт работы с людьми у него большой — опять верно. Может быть, вам кажется странным, что кто-то из рабочих в самом деле решил поблагодарить главк за присылку хорошего специалиста и руководителя? Но разве такого случая в принципе не может быть?
— Не может! — говорит директор с раздражением. — Анонимку пишут не для того, чтобы похвалить человека, Не бывает так! Не было, как говорится, прецедентов. Хотя, должен признать, сейчас цех работает неплохо и даже… хм… удивительно неплохо. Невольно заподозришь что-то неладное. Скажем, бывает, что начальник с подчиненными специально норовит быть запанибрата, чтобы те его в случае чего выгородили…
— Ничем таким и не пахнет, — реагирую я. — Строгости Геннадию Степановичу тоже не занимать. Если что не по делу сделано — так распечет виновника, что хоть сквозь землю со стыда проваливайся. Нет, насчет панибратства это вы совсем напрасно. Обидно даже.
Вижу — директор поостыл и призадумался. Потом говорит:
— Так или иначе, надо будет давать ответ главку: дескать, анонимное письмо расследовано и факты — что? Подтвердились? А за объективную информацию автору анонимного письма объявить благодарность? Это же просто смешно!
— Точно, — говорю, — это смешно, потому что фактов в анонимке нет. Факты есть в плановом отделе. Я считаю, надо подбить все наши показатели и ответить так: то, что товарищ Галькин — хороший организатор производства, в письме отмечено правильно. Дополнительным расследованием установлено, что цех под его руководством добился таких-то и таких-то результатов. И точка. Я, — говорю, — Иван Самойлович, двенадцать лет тут работаю, семь начальников цеха при мне сменилось, но из них Геннадий Степанович первый действительно достоин похвалы. Хотите верьте, хотите нет.
Смотрю — директор опять берет открытку и так и сяк ее вертит, но уже без прежнего ожесточения.
— Ну, хорошо, — задумчиво говорит он, — допустим, что здесь все сказано от чистого сердца. Но тогда тем более непонятно, почему автор использовал форму анонимного письма. Ведь если б он подписался разборчиво, это бы ему ничем не грозило!
— Как сказать, — возражаю я. — Дело в том, что Геннадий Степанович ужас как не любит похвал в свой адрес. Не терпит! Так что автор этой открытки рисковал бы навлечь на себя обвинение в подхалимаже.
— Ну, ладно, — говорит директор. — Но тогда возникает еще один вопрос: почему этому неизвестному поклоннику Галькина взбрело в голову расписывать его достоинства не в заводском масштабе, а перед самим руководством главка? Как будто они там сами не знают, кого к нам направляют!