Пусть гремят речи об уровне лекционной пропаганды. Дело не в том, какой вопрос обсуждается. Дело в том, что Сеня все равно выступит.
Он пойдет к трибуне походкой обремененного заботами ответственного лица, у которого, чувствуется, еще много-много дел на сегодняшний вечер. Взойдя на трибуну, он прежде всего кинет взор на часы. Потом обведет собрание строгим и испытующим взглядом, солидно откашляется, отхлебнет воды из стакана и уж тогда начнет:
— Товарищи! Задача, поставленная перед коллективом, упирается в вопрос…
Сеня обрисовывал картину. Проводил красную нить. Намечал перспективу.
Точно так же обстояло дело с вещами более тонкими и сложными. Именно с теми, в глубины которых отважно нырнул Сеня Лучистый.
Он пристрастился к разбору всякого рода человеческих дел (в том числе и персональных). И выступал по этим вопросам с особым, я бы сказал, смаком.
— Итак, дорогие товарищи, — говорил он, — за этим неблаговидным поступком стоит что? Человек стоит, товарищи. Наш человек. Свой. Но в данном конкретном случае этот свой парень, который считался до сих пор хорошим, крепким комсомольцем, допустил что? Он допустил, товарищи, ошибку. Грубую, непростительную ошибку. Он пошел на поводу своей собственной беспринципности, товарищи. Не устоял перед этим пережитком далекого прошлого. Вот так. И теперь перед нами стоит что? Стоит вопрос, какие принять меры. Решать надо, товарищи. Тяжело, но надо. От этого мы никуда не уйдем. Вот так.
В бесчисленных заседательских бдениях Сеня мало-помалу навострился «давать анализ» самых различных событий, поступков и явлений, связанных с проблемами морали и нравственности. И в конце концов получилось так, что он незаметно и негласно стал признанным во всем районе специалистом по таким делам.
На Сеню стали посматривать, как на врачевателя любых и всяческих душевных недугов, моральных надломов и нравственных потрясений.
Приревновали друг друга две подружки-комсомолки из строительной бригады к одному пареньку с кирпичного завода, поссорились, и вот уже в комитете комсомола вздыхают:
— Эх, пригласить бы сюда Семена! Прочитал бы он им мораль о вреде ревности. Разъяснил бы, помирил бы…
И посылают ходока в райком — поговорить с Сеней, пригласить его на очередное заседание комитета.
Или такой случай: передовая на мясоконсервном заводе бригада Тони Белкиной вдруг начала сдавать. За каких-нибудь два месяца очутилась где-то в хвосте. Кинулись искать причины и выяснили: все дело в самом бригадире. Перестала Тоня думать всерьез о работе, собралась уехать к отчиму в Керчь, где ей будто бы «уже подобрали достойного жениха». И снова у Сени Лучистого на столе дребезжит телефон:
— Пришел бы ты, Сеня, разобрался бы. Необычное дело…
И Сеня никогда не отказывался помочь: приходил, вникал, думал, потом выступал. И как выступал!
Это были внушительные выступления. Очень интересно было узнать, например, что такому-то факту соответствует такой-то научный термин, а такому-то человеческому свойству — такое-то педагогическое определение. Казалось даже, что и сами виновники «торжества» с большим любопытством узнавали о себе и о своих поступках нечто новое.
Одно только нас нередко смущало: вдруг разносилась весть, что после такого вот образцово проведенного собрания, после всех выводов — и теоретических и практических — опять обнаруживалось такое же точно дело и даже с участием тех же самых ребят. Как будто нарочно!
Когда бюро райкома собиралось для обсуждения подобного случая, все мы ломали головы, стараясь найти причину странного упорства, с каким порочное явление возвращалось вновь и вновь в очень, по существу, здоровый и чистый коллектив. И последнее слово всегда принадлежало Сене. Он говорил:
— Товарищи, пережитки прошлого живучи, и они цепляются за что? В первую очередь, за все молодое. Вспомните поговорку: мертвый хватает живого. На данном примере мы убеждаемся в том, что антиобщественный индивидуализм плюс безответственность, плюс разболтанность унавоживают почву для оживления данного конкретного явления. И теперь нам надо будет засучив рукава взяться за что? За работу с этим коллективом во всех направлениях. Надо усилить, расширить и углубить воспитательную роль комсомольской организации, чаще проводить лекции, доклады и беседы на злободневные темы…
И вопрос был исчерпан.
Сеня Лучистый продолжал расти прямо на глазах. Он уже начал читать лекции на моральные темы и писать статьи в нашей районной газете, а о нем самом дважды и очень тепло написали в областной. И нам все это было, конечно, тоже приятно.
Так оно и продолжалось бы, если б не один любопытный случай.
На заседание бюро райкома вызвали Степана Рощина, электросварщика и совсем еще зеленого комсомольца. Парень прогулял четыре дня подряд без всяких уважительных причин. Во всяком случае, никому не хотел признаться, почему прогулял и где.
Когда Рощина вызвали, он вошел и сел у двери, ни на кого не взглянув. Угловатый, плечистый. Шапку теребил в руках и смотрел в пол. Чувствовалось, что это был, наверное, первый случай, когда на нем сосредоточилось столько изучающих глаз.
Рощину задали обычные в таких случаях вопросы, но он в ответ только поглядывал исподлобья, роняя «да» или «нет». И тогда заговорила наша тяжелая артиллерия — Сеня Лучистый:
— Что ж, товарищ Рощин, молчишь, значит? Так сказать, пантомиму разыгрываешь? Храбрости у тебя хватает только с работы бегать, а вот отчет дать о своих антиобщественных поступках — тут тебя нет! Эгоизм плюс анархизм — вот твое настоящее лицо. Посмотри на себя и ты увидишь кого? Увидишь мелкого дезертира, который на данном конкретном этапе позорит высокое звание комсомольца. Вот так. Мне, товарищи, морально-этический облик сидящего перед нами комсомольца, — я бы сказал, так называемого комсомольца, — вполне ясен. Если Рощин будет и дальше индифферентно играть с нами в молчанку, то, я думаю, перед нами встанет вопрос о чем? О мерах, товарищи. О выводах. Встанет вопрос: быть или не быть Рощину в комсомоле? И надо будет решать, товарищи. Тяжело, но надо. Вот так. От этого мы никуда не уйдем.
Рощин только мельком взглянул на Сеню, как-то едва заметно усмехнулся и снова уставился в пол. Но тут слово взял новенький член бюро, секретарь комитета с кирпичного завода Виктор Никонов.
— Вот меня что интересует, — сказал он Рощину, — ты о Братской ГЭС слышал?
Тот помолчал и буркнул:
— Ну, слышал.
— А я не верю.
— Ну и не верь.
— Нет, ты мне докажи, что знаешь. К примеру: за сколько часов Ангару перекрыли?
Рощин помолчал, посмотрел на Виктора внимательно и нехотя сказал:
— Брось ты. Вызвали — и читайте мораль, как вот этот… А то — Ангара. Чего там…
И досадливо махнул рукой.
— Ладно, — сказал Виктор. — Ничего ты не знаешь о Братской ГЭС. Но, может быть, краем уха все-таки слышал. Тогда скажи: вот когда перекрывали Ангару, когда каждую минуту тонны камня летели в реку, в самую стремнину, вдруг половина шоферов ушла бы чай пить, — что было бы? Ну?
Рощин помолчал и вдруг вскипел:
— Ты мне не вкручивай… У меня двоюродный братан там работал, плотником. Не хуже вас всех знаю. И сам скоро туда поеду, в Сибирь… если на то пошло… А прогулял я… да что там говорить!.. Ангара — дело другое. А тут…
— Ну что «тут»? — нажимал Виктор. — Чего ты тянешь? Все равно ведь скажешь, мы только потому тебя и вызвали, что знали — скажешь! Что у тебя — беда случилась?
— Да нет… какая там беда… Ездил я…
— Куда?
— В Озерное. К знакомой одной, к девушке… Проверить можете…
Вот, собственно, и все происшествие — конечно, в очень кратком виде. С Рощиным тогда хорошо поговорили — и жестко, и честно, и по душам. И другим стал парень Не сразу, конечно. Но меняется на глазах. А заслуга в этом была прежде всего Виктора Никонова. Но совсем не Сени Лучистого! Сидел Сеня при том разговоре набрав в рот воды. И все поняли происшедшее. И все почему-то сразу же вспомнили, что Сеня пришел в райком чуть ли не со школьной скамьи, что руководящая работа знакома ему преимущественно по фильмам и что, возможно, его самого еще надо воспитывать.
С этого и началось угасание славы Сени Лучистого как первейшего знатока и целителя разных недугов морально-этического свойства.
И слава быстро угасла.
Теперь Сеня работает на машиностроительном и учится заочно в техническом вузе. А я, взглянув в свою записную книжку, вспоминаю, что Сеня уже не «воспит.», не «моральн.», не «этич.». И не «2 секр РК комс.».
Это к лучшему. В частности, и для него самого.
Принцип охранения морали (ПОМ)