Взял с этажерки книгу. Сел за стол и нехотя стал ее перелистывать. Задержал внимание на строках, подчёркнутых красным карандашом:
«Когда мы касаемся вопросов самообразования, у нас чаще всего один аргумент — некогда, целый день беготня, целый день язык на плече. А я советую, вот попробуйте этот язык с плеча снять хотя бы на час, и вы увидите, что ничего страшного не произойдёт, лучше будет».
…От книги его оторвал гудок, возвестивший начало работы. Он сделал в книге закладку и с сожалением положил на прежнее место. Вынул из кармана записную книжку. Посмотрел на записи, сделанные вчера на лекции: «Плющ?» «Пров, кадры в отд. сбыта». «Вызв. н-ка план. отд. излишн. запасы сырья. Перегов. с Буби, о выдвиж. женщ.».
Сергей Фёдорович посмотрел в окно. Что-то вспомнил. Взял карандаш и записал: «Сообщить в ред, стенгаз. о принятых мерах».
Вошёл Бубнов.
— Доброе утро,
— Привет. Садитесь.
Лукаво прищурясь, он долго смотрел на секретаря парткома.
— Гм… Семён Павлович, вы это нарочно подстроили такую штуку?
— Какую штуку? — недоуменно спросил Бубнов, — Вы о чём?
— Я о лекции.
— Не понимаю. Никакой я штуки не подстраивал. Лекция, как полагается, проведена силами лекторской группы обкома партии… Да, вот только, сказать правду, накануне лекции мне звонил секретарь обкома и просил, чтобы я вас обязательно пригласил на лекцию.
— А в книге слова насчёт языка тоже секретарь обкома подчеркнул?
Бубнов смущённо улыбнулся:
— Нет, Сергей Фёдорович, слова эти хорошие я собственноручно подчеркнул для вас специально.
— М-д-да, учту… Я вот о чём думаю, Семён Павлович, надо бы такие лекции, как вчера, почаще устраивать. Редко они у нас, от случая к случаю.
— Это верно, Сергей Фёдорович, учту…
СКАЗКА О ЕРЕМЕ СКРИПУНЕ, О ФОМЕ ХАПУНЕ И О ЗОЛОТОМ ПЕРЫШКЕ
Приехал ревизор Ерёма Скрипун на периферию проверку деятельности подведомственного учреждения производить. День проверяет, другой проверяет, во всё вникает, на ус мотает да пёрышком железным в блокноте поскрипывает. И таково он тщательно-внимательно поскрипывает да вникает, что работники учреждения в один голос решили: «Амба нашему директору Фоме Хапуну, капут!»
А Ерёма скрипел-скрипел, вникал-вникал, на ус мотал-мотал и тоже думает: «Ну, дела! Придётся Фому Хапуна под суд отдать. Ну и подлец! Ну и мерзавец! Ну и прохвост!» Подумал он это и сел выводы писать.
Скоро сказка сказывается, да не скоро выводы пишутся. Только сел Ерема писать, откуда ни возьмись Фома Хапун. Вошёл и спрашивает:
— А что, товарищ Скрипун, в подсобном хозяйстве нашем был?
— В каком таком?
— Ну, так я и знал, что не был. А уже выводы собрался писать. Нет, как хочешь, пусть на мою голову, но я тебя туда свожу, была не была, семь бед — один ответ!
Поехали в подсобное хозяйство. Ехали-ехали, смеркаться стало. А до места доехали — и совсем темно. Ерёма говорит:
— Куда ты, Фома, завёз меня на ночь глядя? У меня совсем и времени-то нет по ночам шататься.
— Это беда — не беда, — отвечает Фома, — мы вот выпьем молочка на лоне природы, отдохнём, а утречком и хозяйство осмотрим. Эй, скажите там, чтобы молочка подали.
— Да мне ведь завтра в область ехать, — упирается Ерёма.
— Не велика беда — днём раньше, днём позже, тише едешь — больше командировочных.
— Да мне ведь выводы надо писать.
— Утро вечера мудренее, Ерёмушка, будет день — будут и выводы. Никогда не откладывай на завтра то, что можно сделать послезавтра… Да вот, кстати, и молочко! Прошу за стол!
Берёт Ерёма стакан, смотрит, а молоко свстлое-пресветлое, как слеза.
Рассердился Ерёма:
— Ты что же это, споить меня задумал? Меня, Скрипуна? Не выйдет! Не на таковского напал! Я, брат, не такое молочко пивал, да пьян не бывал.
И… раз стакан, раз другой, даже не поморщился.
Ну, выпил Ерёма молочка и на боковую. Лёг на боковую и думает: «А уж не так плох этот Фома Хапун. Весёлый, простодушный, обходительный. Не стоит, пожалуй, его под суд отдавать, довольно и того, что с работы снимут».
Осмотрел Ерёма на другой день подсобное хозяйство и об’ ратно в трест собрался. Сел в машину, смотрит: что за диво? Уж столько ли разных кульков-мешочков, баночек да скляночек, свёрточков да перевёрточков в машину понасовано.
— А что это, — спрашивает, — за кульки-мешочки, за свёр-точки-перевёрточки?
— А это на дорогу тебе, Ерёмушка. Да жене, слышь, твоей супруге Ерсмеихе, да деточкам Еремеевичам подарки-гостинчики: медок сладенький, яблочки наливные, огурчики янтарные, мучка крупичатая, грибки маринованные и прочая разная снедь.
— Да не много ли, — говорит Ерёма, — кабы не подавились, да и тресту вашему вроде раззор.
— Пустяки, Ерёмушка, рука дающего не оскудеет, берущего да не отсохнет, как сказал бывший Иисус Христос.
Едет Ерёма и думает: «Право же, этот Фома — рубаха парень. Наверное, он и хищения да растраты по доброте своей, а не по злому умыслу допустил».
— Фома, а Фома! Растраты у тебя по умыслу или не по умыслу?
— Бог с тобой, Ерёмушка, знамо дело, не по умыслу.
— Значит, и хищения по доброте сердечной?
— Знамо дело, по доброте.
«Нет, — думает Ерёма, — не стоит его и с работы снимать. Объявить выговор, и хватит».
Приехали в трест. Сел Ерёма выводы писать. Достал из кармана перо свое железное, заржавленное, а Фома хап это перо и говорит:
— Ай-я-яй, да разве к лицу такая, прости господи, гадость ответственному Ерёме?!
И с этими словами выбрасывает ревизорское перо в помойку, а Ерёме подаёт своё вечное перо. И какое перо! Ни в сказке сказать, ни пером описать! Не простое перо — золотое! Посмотрел Ерёма на перо, поскрипел им по бумаге и аж крякнул от удовольствия: ну, скажи, само перо пишет!
— Ну вот и скрипи теперь свои выводы. А пёрышко золотое возьми себе на память.
«Экой добряга этот Фома! — подумал Ерёма. — Ну как такого человека выговором обижать? Достаточно на вид поставить или указать».
Начал Ерёма золотым пёрышком выводы писать. Смотрит: что за оказия? Голова и совесть ерёмины подсказывают писать одно, а золотое пёрышко скрипит совсем другое. Совесть говорит: «Фома Хапун — подлец», — а перо выводит: «Фома Хапун — растущий директор». Совесть подсказывает писать: «Целый ряд преступлений», — а перо золотое выводит: «Целый ряд достижений». Совесть диктует: «Отдать под суд», — а перо пишет: «Объявить благодарность».
Спорила, спорила ревизорская совесть с золотым пёрышком, однако пёрышко взяло своё, и совесть ерёмина благородно ретировалась.
Уехал Ерёма Скрипун, а Фома Хапун ходит по кабинету, ручки потирает и приговаривает:
— Что, взяли? Жалобщики, бумагомаратели, ракалии, критиканы зловредные! Вот я вас!
Вызвал Фома ракалий, критиканов, жалобщиков и объявил:
— По вашему собственному хотению, по моему велению, увольняю вас.
Уволил Фома ракалий и дачу себе на казённые деньги построил. Ракалии развели руками и свистнули:
— Ну и ревизор Золотое Пёрышко!
Так с тех пор Ерёму Скрипуна и стали называть ревизор Золотое Пёрышко. И не чаяли в нём души разные плуты-проходимцы, стяжатели-потакатели, взяточники-растратчики и прочая сволочь. Намекнут, бывало, тому же Фоме Хапуну: «Ой, Хапун, что-то заметно, прокурор Недреманное Око на тебя стал заглядываться. Как бы из дачки-то с казенными антресолями в тюрьму тебе не угодить». А Фома одно твердит: