Выбрать главу

Когда они подходили к подъезду избирательного участка, Софья Николаевна вдруг остановилась и почти до боли сжала руку Волошиной:

— Машенька, что такое?

— В чём дело, Соня?

— Портрет, видишь?

— Да. А что?

— Но ведь она… она совсем, совсем на тебя похожа!

— А почему же я не должна походить сама на себя?

— С ума сойти! Так, значит…

— Значит, если хочешь, будешь голосовать за меня. Сама напросилась.

— Но ведь тут написано «Волошина», а ты Селезнёва?

— Я же говорила, что у меня есть муж, а его фамилия — Волошин.

— И ты мне ни слова? Ни полслова? С ума сойти! Ну я же говорила: типичный московский характер!

Пока Софья Николаевна у стола избирательной комиссии оформляла документы, к Волошиной один за другим подходили люди. Подходили знакомые и незнакомые, крепко пожимали руки, о чём-то спрашивали, весело улыбались. Софья Николаевна до боли закусила губу: ей было очень обидно, что на неё никто, абсолютно никто не обращает внимания, в то время как круг людей около Волошиной всё увеличивался и увеличивался. Когда Софья Николаевна получила бюллетень, к ней подошёл член избирательной комиссии и хотел проводить в кабину для голосования. Софья Николаевна вскинула брови, обаятельно улыбнулась и громко, чтобы все слышали, сказала:

— Зачем мне кабина? Маша Волошина — моя очень-очень близкая подруга, и я, конечно, проголосую за неё без всякой тайны.

Тогда близстоящие обратили на неё внимание, а член избирательной комиссии с чувством пожал руку:

— Поздравляю, от души вас поздравляю!

Софья Николаевна приняла это поздравление с таким видом, как будто это она была кандидатом в депутаты Верховного Совета. Гордо кивнув головой, громко ответила:

— Благодарю вас, спасибо! Избиратели не ошибутся, избрав мою подругу Машеньку. У неё же настоящий московский характер!

Кто-то мягко возразил:

— А при чём тут московский, рязанский или курский характер? У настоящего советского человека, каким является Мария Фёдоровка, настоящий советский характер.

Софья Николаевна не стала спорить. Она уже была довольна тем, что наконец привлекла к себе некоторое внимание. Правда, на её самодовольное лицо легла еле заметная тень грусти. Видимо, она вспомнила и только сейчас поняла слова Волошиной об отражённом свете.

ДВЕ МАМЫ

Эту историю рассказала мне воспитательница детского сада Мария Сергеевна Смирнова.

* * *

— Галю к нам в сад привела женщина с очень молодым лицом, но совершенно седая. В тот день я узнала о галиной маме лишь по ответам на обязательные вопросы, которые ей задавали, как и всякой другой матери, при записи ребёнка в детский сад.

— Ваша фамилия?

— Сорокина.

— Имя, отчество?

— Анна Фёдоровна.

— Где работаете?

— На ткацкой фабрике.

— Домашний адрес?

— Улица Ленина, дом 18, квартира 40.

— Сколько лет девочке?

— Три года.

— Отец?..

— Погиб на фронте.

— Ещё дети есть?

— Была… девочка… Светлана. Убита во время налёта фашистской авиации…

При этих словах она крепко прижала к себе Галю, а Галя, курносая девочка с круглыми кукольными глазками на круглом веснушчатом лице, со смешными крючковатыми косичками, тоже прижалась к ней и, взяв в свои ручонки седую голову мамы, стала ей шептать что-то на ухо.

Анна Фёдоровна улыбнулась и погладила Галю по голове:

— Можно, Галочка, конечно, можно, если тётя…

— Меня зовут Мария Сергеевна.

— …если тётя Маруся разрешит. Она спрашивает, могут ли принять в детский сад её куклу,

Я посадила девочку к себе на колени.

— Конечно, можно и твою куклу записать к нам в детский сад. Она ведь твоя дочка? Да?

— Да.

— А как её зовут?

— Соня. А… когда она не слушается, я ее в угол ставлю.

— Ты её любишь?

— Да. А когда она суп не ест, тогда не люблю… А колясочку для Сони тоже можно сюда приносить?

— Конечно.

— А сониного мишку тоже можно?

— И мишку можно.

— А… а если я буду жить у вас, кто тапкины мамки будет искать?

— Что?

— Ой! Я совсем не так сказала! Мне надо было говорить мамкины тапки, а я говорю тапкины мамки…

Галочка смутилась, покраснела, скатилась с моих колен и, подбежав к матери, уткнулась лицом к ней в колени.

Анна Фёдоровна рассмеялась:

— Эх, ты, маленькая мама, сразу тёте Марусе все наши семейные тайны открыла! Знаете, когда я прихожу с работы, она ищет мои тапки, которые сама же нарочно и прячет…

Прошла зима. На лето, как всегда, наш детский сад выехал на дачу. Галочка пробыла на даче до июля, а потом её мама увезла в деревню, к бабушке.

Пришла она к нам, когда детский сад был уже в городе. На этот раз её привела женщина, которую я никогда не видела. Точнее, не женщина привела Галю, а Галя за руку втащила женщину.

— Здравствуйте, тётя Маруся!.. Тётя Маруся, а это моя мама! Тётя Маруся, у меня теперь две мамы — мама Аня и мама Клава. Это моя мама Клава. А мама Аня вам привет велела передать, она сегодня ушла на собрание. Мама Аня велела вам сказать, что она завтра сама придёт передавать вам привет. И вот ещё вам цветы. Это мы сейчас с мамой Клавой купили,

Женщина стояла и улыбалась.

Зная, что Галочка — большая фантазёрка и выдумщица, я в тон её лепету спросила:

— Галочка, а где же ты нашла себе вторую маму?

— Это, тетя Маруся, не вторая мама, а первая мама, потому что сначала меня родила мама Клава, а уже потом родила мама Аня. И не я нашла маму Клаву, а мама Клава нашла меня. Вот!

— Ну ладно, Галочка, довольно тебе загадки загадывать тёте Марусе, иди к девочкам.

— Хорошо, мамочка. Передай привет маме Ане и крепкокрепко её поцелуй.

Галочка поцеловала женщину и убежала…

Две мамы! Это не было шуткой и фантазией Галочки…

* * *

Через несколько дней после того, как Анна Фёдоровна вернулась с Галочкой из деревни и когда они сидели в своей городской квартире и пили чай, в дверь кто-то постучал. Стук был робкий, нерешительный, и Анне Фёдоровне показалось, что это стучат в соседнюю квартиру. Но когда стук повторился, Анна Фёдоровна вышла в прихожую и открыла дверь.

Вошла женщина. И так же нерешительно и робко, как и стучалась, она спросила:

— Простите, здесь живёт Анна Федоровна Сорокина?

— Да. Это я. Проходите, пожалуйста.

— Спасибо. Я… видите ли… Может быть, я ещё ошибаюсь… Но… скажите: у вас есть девочка… Галя?

— Да, это моя дочка. Наверное, успела уже подраться на дворе с кем-нибудь?

— Нет, Анна Фёдоровна… Я должна вам сказать… Поймите… Эх, да что уж тут, всё равно! Дело в том, дорогая Анна Фёдоровна, что Галя — моя дочь. Я из Киева…

По лицу Анны Фёдоровны разлилась матовая бледность. Она стояла молча, широко открытыми глазами смотрела на женщину и была похожа в это время на мраморное изваяние.

Из комнаты выбежала Галя.

— Мамочка, чай совсем, совсем остыл.

Женщина, увидев девочку, взметнула было к ней руки, но смущённо их опустила и только еле слышно прошептала:

— Какая… большая!

— Значит, — совершенно чужим голосом заговорила Анна Фёдоровна, — значит… вы Клавдия Николаевна Кравченко?

— Да, я Клавдия Николаевка Кравченко.

— А отец Гали?.. Впрочем, извините, ради бога. Раздевайтесь.

— Галочка, — сказала Анна Фёдоровна, когда ввели гостью в комнату, — иди к себе и поиграй, а мы с тётей… извините меня, пожалуйста… нам с Клавдией Николаевной надо поговорить.

— Хорошо, мамочка.

Долго сидели молча две женщины-матери в одной комнате. Потом заговорили. Они рассказали друг другу все о своей жизни и о своей судьбе. Анна Фёдоровна рассказала о своём муже, о том, как погибла дочка Светлана, как она удочерила Галочку. Клавдия Николаевна рассказала, как потеряла в 41-м году полуторагодовалую Галочку, как жила в эвакуации и разыскивала её. Галочкин отец тоже погиб на войне.