Федорчук долго молчал. Потом он подошел к жене, опустился перед ней на колони и сказал только одно слово:
— Прости…
Через полчаса мы все четверо пили чай и мирно беседовали.
— Да, так как же это вы, товарищ Федорчук, свой собственный почерк не узнали? А?
— Ну, прямо, друзья-товарищи, затмение нашло. Да. по правде сказать, и почерк у меня изменился за пятнадцать лет. Ровность обуяла такая, что всё затмила. Очень я виноват перед всеми вами, а особенно перед Надюшей.
Секретарь сказал:
— Ну и ты, Надежда Семёновна, неправильно и очень жестоко поступила. Ведь могла бы сразу всё в шутку обернуть. А ты вон до чего довела.
— Нс знаю. Фёдор Иванович, кто из нас жестоко поступил. Он меня прямо в самое сердце поразил, когда высказал свои глупые подозрения. Вот я его и наказала. Ведь обидно! Раз не верит, значит, не любит, значит, сам нечист. Да оно, видимо, так и есть.
— Надюша, милая, да ты что?
— Ну, ладно, ладно, Отелло, верю и прощаю. Иди подай телеграмму, чтобы бабушка Маринку домой везла.
Маринка — это дочка Федорчуков. Надежда Семеновна, когда раздор получился, к бабушке в деревню её отправила.
С тех пор Надежда Семёновна иначе, как Отелло, своего мужа не называет. А тот не обижается и называет её Дездемоной. Вот и выходит, что если бы в суде подошли формально к такому делу, чего доброго, и разбили бы хорошую семью… Ну, давай подремлем, скоро рассвет.
На вокзал встречать семью Никита Иванович поехал вместе со мной.
Подошёл поезд. Из вагона вышла красивая, статная женщина, а за ней очень похожая на неё дочь.
— Ну, как ты тут жив, мой Отелло? Давай целуй как следует свою Дездемону.
Когда мы возвращались с вокзала, я спросил:
— Никита Иванович, так кто же вел тот процесс, о котором вы мне рассказывали?
— Судья вёл, — ответил он, пряча в пушистых усах улыбку. — Только он сейчас в Москве, в Министерство юстиции подвизается. А я в то время на металлургическом заводе работал. Судьёй меня всего три года назад избрали.
ЮБИЛЕЙ
Совещание окончилось в девять вечера. Когда все встали с мест, начальник строительства подозвал к себе главного инженера Обухова:
— Павел Семёнович, прошу тебя задержаться, по одному делу надо пссоветоваться.
Павел Семёнович сел в просторное кожаное кресло. Закурил. «Видимо, какое-нибудь срочное поручение, — подумал он, с грустной завистью глядя на выходивших. — Эх, несуразно получается!»
В этот вечер Павел Семенович договорился с женой отмстить в семейном, товарищеском кругу их общий, как они говорили, «день рождения»: двадцать лет тому назад на партийном собрании в Институте инженеров транспорт? Обухова и его будущую жену приняли в члены партии. Обухов на всю жизнь запомнил этот день и это собрание.
…Вот он идёт на трибуну. Надо рассказать свою биографию. Душевное волнение старается скрыть под внешним спокойствием. Проходя мимо президиума, Обухов встречается взглядами с ректором института Евгением Николаевичем Сысоевым, давшим ему рекомендацию для вступления в партию.
«Всё в порядке! Смелее!» — говорит взгляд Сысоева.
«Спасибо», — отвечает взгляд Обухова.
«Да, — задумчиво улыбнулся Павел Семёнович, — хороший старик! До сих пор не теряет меня из виду. Радуется моим успехам, бранит за ошибки… Сегодня обещал быть аккуратно. А я вот задерживаюсь…»
— Павел Семёнович, что с вами?
Погруженный в раздумье, Обухов не заметил, что все уже вышли, а начальник строительства в третий раз обращается к нему.
— Простите, Андрей Максимович, задумался!
— О чём, если не секрет?
— Да так, пустяки… То есть совсем не пустяки, а наоборот.
Обухов очень уважал начальника строительства и откровенно сказал ему о своих мыслях и о затее с юбилеем.
— Вот чудак-человек! Что же ты раньше не сказал? Я бы тебя с совещания прогнал. Ну, поздравляю! — Он крепко пожал Обухову руку. — Нс часты такие юбилеи. Да, не часты. А гостей много будет? Наших, управленцев, пригласил?
— Нот, Андрей Максимович, управленцев ни одного. Я счёл неудобным. Мы по-семейному решили: друзья по институту, ну, ещё так кое-кто.
— Жаль! А я было тоже хотел напроситься.
— Шутите, Андрей Максимович!
— Шутки в сторону. Ей-богу, поеду, если пригласишь! Ты понимаешь, меня это очень взволновало. У нас почему-то многие забывают такой день. А ведь это… это же действительно второе рождение! Едем!
В дороге Павел Семёнович рассказывал о Сысоеве:
— Понимаете, Андрей Максимович, где бы я ни был, он меня не теряет из виду. Па фронт письма писал. Такие письма!
— Молодея! Умница старик!
— О, вот увидите, такую критику разовьет на юбилее, от меня только клочья полетят!
…Слово для тоста по праву старшинства взял Евгений Николаевич. Он встал, погладил желтоватые пушистые усы, оглядел присутствующих, кашлянул и начал:
— Дорогие друзья мои и товарищи! Простите старика-ворчуна, но прежде, чем произнести тост, я позволю себе высказать несколько критических замечаний.
— Ну, держись! — шепнул начальник строительства, толкнув Обухова локтем.
— Так вот, отмечая этот чудесный юбилей в не менее чудесной советской семье, я позволю себе задать один вопрос. Вопрос одному из присутствующих…
Евгений Николаевич сделал паузу и погладил усы. Обухов улыбнулся и опустил глаза, делая вид, что готов выдержать удары критики.
— Скажите, советский писатель товарищ Бакланов: почему среди нас не видно ни одного героя ваших книг?
Это обращение к писателю Бакланову, который в своё время тоже был воспитанником Евгения Николаевича, прозвучало так неожиданно и казалось столь неуместным, что многие, и в первую очередь сам писатель, недоуменно посмотрели на оратора.
— Да, да! Не смотрите на меня, как на чудака, спросившего в ювелирном магазине банку горчицы. Надеюсь, что я имею право на этот вопрос. Во-первых, как ваш читатель, во-вторых, как бывший ваш педагог. Вы инженер человеческих душ. Так вот позвольте вас спросить как инженера человеческих душ: почему вас интересуют исключительно души давно умерших героев и дела давно минувших дней? Не подумайте, что я против истории, против прошлого. Боже упаси! Но я не понимаю советского писателя, и, между нами говоря, неплохого писателя, который написал много книг о жизни героев девятнадцатого века и не написал ни одной повестушки о героях наших удивительно интересных дней.
А вот ещё вопрос. Прежде чем стать инженером человеческих душ, ты был инженером транспорта. Так почему же ты не написал ни одной книги о железнодорожниках? И когда наконец ты от мертвых душ пожалуешь к живым героям? Когда будешь писать о сегодняшних героях? О пас! Да, да… о нас! Я знаю, что ты ответишь: «Нет темы подходящей». А тема-то за этим столом сидит. Вот она, ваша тема. — Евгений Николаевич широким жестом указал на сидящих, — Всмотритесь и вдумайтесь, что происходит? Ведь это же такая семья, такая… совсем, совсем новая, интересная семья, непохожая на семью прошлую у нас и нынешнюю, скажем, на Западе. Вот возьмём Обуховых. Отец и мать справляют двадцатилетний юбилей пребывания в партии. Два сына — комсомольцы. Дочь — пионерка. Это же настоящая, хорошая, коммунистическая семья! А сколько таких семей у нас! Тема это или не тема, я вас спрашиваю?
Как бы отвечая за всех, начальник строительства негромко сказал:
— Очень нужная, благодарнейшая тема, Евгений Николаевич.
— Вот то-то и оно-то! Я. например, за свою жизнь рекомендовал в партию, кроме четы Обуховых, еще двенадцать человек. И осмелюсь, не хвастая, сказать, что любой из них в герои романа годится. Ей-богу! Я ручаюсь за всех за них целиком и в отдельности за каждого. Ну, а я? Я вам плохая тема?! Плохой герой?