Упоминание о директоре соседнего завода окончательно вывело Полозова из равновесия.
— Что вы мне тычете этим… этим горе-теоретиком? Подумаешь, масштабы! У меня один цех в пять раз больше его завода.
Сергей Фёдорович хотел сказать ещё что-то очень резкое и обидное о директоре механического завода, но вдруг вспомнил, как совсем недавно секретарь обкома партии тоже поставил этого директора в пример Полозову, а когда Полозов заговорил о масштабах, секретарь обкома заявил: «Чем больше масштабы, тем больше и спрос. Поймите и учтите это, товарищ Полозов».
Припомнив разговор в обкоме, Полозов как-то сразу обмяк, встал со стула, подошёл к окну, посмотрел на дымящиеся трубы комбината и заговорил уже примирительно.
— Ладно, Семён Павлович, учту… Извините меня за вспышку.
— Ничего, ничего, Сергей Фёдорович, и я погорячился. Я, собственно, и хотел-то всего-навсего пригласить вас на очередную лекцию для партийного и комсомольского актива. Ведь вы и лекций не посещаете.
— Когда лекция?
— Завтра, в шесть вечера.
— На какую тему?
— О пережитках капитализма в сознании людей.
— О пережитках капитализма? Гм… Я вот часто слышу: «пережитки», «пережитки», — а не кажется ли вам, что у нас больше разговоров о пережитках, чем пережитков? По-моему, это уж вроде больше книжное понятие, по-моему, тут перебарщивать начинают. Ну, вот какие, к примеру, пережитки капитализма в вашем или в моём сознании? А?
— Ах, Сергей Фёдорович, ну как вы примитивно всё представляете! Право же, мне стыдно за вас…
— Ну, ладно, ладно. Лекция где?
— В клубе.
— Хорошо. Попытаюсь выбраться.
На лекцию Сергей Фёдорович пришёл с опозданием. Все места в зале были заняты, опоздавшие слушали стоя, расположившись вдоль стены. Полозов прислонился к косяку двери, посмотрел на лектора и подумал: «Л ведь ему от силы тридцать лет. Ну какие, к чёрту, пережитки он пережил! По газете зазубрил и повторяет».
Сергей Фёдорович обвёл взглядом зал. Слухом поймал фразу лектора: «Родимые пятна капитализма».
«Ну у кого тут какие пятна капитализма могут быть! — подумал он. — Сидят молодые партийцы, комсомольцы. Ну какие у них пятна капитализма! Они и не нюхали этот капитализм и капиталистов-то только в кино видели, вместе с советской властью выросли».
Увидев небольшую группу старых кадровиков его возраста, Полозов улыбнулся: «Уж не их ли имеет в виду лектор? Так это все старая, закалённая гвардия. Их три революции и три войны очистили от этих самых пятен».
В это время на другой стороне зала поднялся со своего места высокий, тонкий человек. Он торопливо стал пробираться между рядами, сопровождаемый недовольным шиканьем. Преодолев несколько рядов, длинный человек очутился возле Полозова и, наклонившись, шепнул ему:
— Не извольте беспокоиться, я сейчас мигом всё устрою.
Таинственно подморгнув ничего не понявшему Полозову и согнувшись почти вдвое, отчего он стал похож на вопросительный знак, длинный человек исчез за дверью.
Лектор говорил:
— Разрешите мне остановиться теперь на некоторых явлениях, встречающихся, к сожалению, в нашей действительности, которые, безусловно, надо отнести к пережиткам прошлого. Скажите. например, разве подхалимство, угодничество у нас полностью исчезли?..
Человек — знак вопроса, — пыхтя и отдуваясь, появился в дверях с огромным кожаным креслом, взятым, видимо, из клубного бутафорского инвентаря, поставил кресло перед Полозовым и подобострастно молвил:
— Пожалуйста, дорогой Сергей Фёдорович, прошу вас… Ох, уж эти организаторы лекций, о директоре не догадаются позаботиться!
Полозов смутился, покраснел и оглянулся по сторонам.
— Спасибо, у меня слух плохой, я вперёд пройду, а вас. — обратился он к одной из стоявших женщин, — прошу садиться.
Женщина улыбнулась, поблагодарила Полозова и села.
Сергей Федорович торопливо прошёл вперёд. «Вопросительный знак» стоял и растерянно моргал глазами. Кто-то рядом прошептал:
— Вот вам наглядный, ходячий и живой пережиток.
Раздался сдержанный смех.
«Идиот!» — зло про себя выругался Полозов, усевшись в пятом ряду, где и в самом деле оказалось свободное место. Он стал припоминать всё, что знал о «вопросительном знаке».
Этот длинный человек с очень короткой фамилией. Плющ, числился в отделе сбыта и стяжал собе славу непревзойдённого «устраивателя», «толкача», «пробивателя» и т. п. Плющ не признавал планового снабжения и распределения. Он признавал только, как он выражался, «коммерческий оборот». Система этого «оборота» строилась на знакомствах, обмане, на взятках, на жульнических махинациях, в результате которых гвозди превращались в мыло, мыло в фанеру, фанера в яблоки, яблоки в олифу и т. п.
Лектор между тем говорил о борьбе с растратчиками, о бережливом расходовании государственных средств:
— Вот что, товарищи, писал в своё время Владимир Ильич Ленин: «Богатые и жулики, это — две стороны одной медали, это — два главные разряда паразитов, вскормленных капитализмом…» Класс богатеев, как известно, в нашей стране сметён с лица земли. А жулики? Жулики ещё у нас, к сожалению, кое-где есть…
«Верно, — подумал Полозов, — жулики есть. Плющ, наверное, жулик, даже в стенной газете об этом писали… Как это я раньше…»
Лектор продолжал:
— Или возьмём вопрос об отношении к государственному имуществу, к технике…
«Ах, чёрт возьми! — вспомнил вдруг Полозов. — Две недели у нас новые станки на дворе без призора валяются…»
Полозов посмотрел направо: через два человека от пего сидел начальник цеха Свиридов, которому и надлежало прибрать и установить станки. Свиридов почувствовал и понял этот взгляд. Вся его фигура, казалось, выражала сейчас одно желание — как бы сжаться и спрятаться между стульями.
Лектор продолжал:
— Известны случаи, когда некоторые горе-хозяйственники, горячо ратуя за благополучие своего предприятия, не считаются с общегосударственными интересами: хуже того, попирают эти интересы в угоду своим узковедомственным соображениям, нарушают основной принцип социалистической системы — плановость. Это работники с ограниченным политическим кругозором и, я бы сказал, с остатками мелкобуржуазной психологии. Они хапают у государства как можно больше материалов, забивают склады, запасаются всем на многие-многие годы, изворачиваются, чтобы скрыть эти запасы от контроля, и каждый квартал пишут новые заявки, просят, требуют, убеждают. И вот сидит такой, с позволения сказать, хозяйственный руководитель на государственном добре, как собака на сене…
У Полозова вся кровь хлынула к лицу. Ему очень хотелось встать и посмотреть в зал, узнать, есть ли среди присутствующих начальник планового отдела. Последний только вчера, по указанию Полозова, отправил в главк новое требование на цветные металлы, хотя на складах комбината запас цветных металлов превышает годовую потребность.
В конце лекции лектор заговорил о коммунистах, живущих старым идейным багажом, надеющихся на стаж, на прошлые заслуги и авторитет и не желающих учиться.
Сергею Фёдоровичу показалось, что и лектор и весь зал смотрят на пего и что именно (специально в его адрес) лектор произнёс особенно язвительную фразу: «В карете прошлого далеко не уедешь…»
Дома, после лекции, Полозов долго и нервно ходил, по комнатам. Сам не зная, зачем, пнул кошку, мирно дремавшую на ковре; переставил несколько раз пепельницу; открыл, закрыл и снова открыл балконную дверь и, громко хлопнув дверью, ушёл в спальню.
Сон в эту ночь у Полозова был тревожный. Ему снилась какая-то несусветная чертовщина, и всё время преследовало бутафорское кресло, которое принёс Плющ в лекционный зал.
В контору он на следующий день пришёл раньше обычного на два часа. Открыл окно кабинета, полной грудью вдохнул утреннюю свежесть, прислушался к робкому шелесту тополей. В их листве чиликала какая-то ранняя пташка. Она ему напомнила стишок, помещённый недавно в стенной газете под карикатурой Плюща: