— Поосторожней, Магдалина, — внушает Джерри, и я снова в напряжении. — Постарайся оказаться дома, когда настанет комендантский час. — Он снова направляет фонарик мне в глаза, и я снова щурюсь и закрываюсь рукой. — Уж поверь мне — лучше не наживать себе неприятностей, — мягко прибавляет он.
Мягко-то мягко, вот только на одно крошечное мгновение я слышу, как под журчанием его слов идёт поток звериной ярости и агрессии. Но я тут же говорю себе, что у меня паранойя. Что бы регуляторы ни вытворяли, всё делается ради нашей защиты, ради нашего блага.
Группа приходит в движение, обтекает меня с обеих сторон, так что несколько секунд вокруг кипит паводок грубых плеч и джинсовых курток, незнакомых запахов одеколона и пота. Оживают рации. Я слышу обрывки слов и сводок: «Маркет-стрит, парень и девушка, возможно заражённые... недозволенная музыка на Сент-Лоренс, похоже, там танцуют...» Меня со всех сторон толкают — плечами, руками, локтями — пока, наконец, я не остаюсь совсем одна. Слышен только отдалённый затихающий топот регуляторских башмаков да треск их раций.
Жду ещё немного, пока все эти звуки не смолкают, и снова вскакиваю на велосипед. В груди — непередаваемое ощущение ликования, счастья и свободы. Сама себе не верю, до чего легко было выскользнуть из дома. Вот уж никогда бы не подумала, что смогу так виртуозно врать тётушке, да что там! — никогда бы не подумала, что вообще умею врать. А при мысли о том, до чего быстро я отделалась от регуляторов, которые собрались было поджаривать меня на медленном огне чуть ли не целый час, готова вскинуть обе руки вверх и подпрыгнуть под самые облака. Сегодня вечером весь мир на моей стороне! И до Бэк Коув осталось всего несколько минут. Сердце начинает колотиться в ускоренном темпе, стоит мне только подумать о приятном и лёгком скольжении вниз по одетым травой склонам, об Алексе в сверкающей рамке последних солнечных лучей... и о том простом слове, которое он прошептал мне в ухо: «Серый»...
Лечу по Бакстер-бульвар, там, где его последнее закругление плавно спускается к Бэк Коув. И тут я резко останавливаюсь. Высокие здания остались позади, уступив место полуразвалившимся халупам, жмущимся по сторонам разбитой дороги. Позади них к бухте стекает узкая полоска высокой травы. Вода — как огромное зеркало, по которому скользят розовые и золотые блики — отражения плывущих в небе облаков. В этот момент солнце, выгнувшись над горизонтом пылающей аркой, посылает свои последние, тающие лучи, рассекает темноту вод, на исчезающе малую долю секунды топит всё вокруг в белом сиянии и... проваливается, тонет, натягивая за собой на небо розово-красно-пурпурный занавес; но все краски почти мгновенно меркнут, и мир погружается в темноту.
Алекс был прав — такого потрясающего заката я ещё никогда в своей жизни не видела.
Несколько минут я не могу двинуться, просто стою, глубоко дышу и впитываю в себя увиденное. Но постепенно меня охватывает тупое отчаяние. Я опоздала. Регуляторы, должно быть, ошиблись со временем, и сейчас уже далеко перевалило за полдевятого. Даже если Алекс и ждёт меня где-то на длинной полосе пляжа, у меня нет ни малейшего шанса найти его и успеть домой до начала комендантского часа.
Глаза жжёт, мир вокруг словно течёт, краски и формы смазываются... Сначала я думаю, что, наверно, ударилась в слёзы. От неожиданности пугаюсь и забываю обо всём: о своём отчаянии и разочаровании; об ожидающем где-то на берегу Алексе с его волосами, в которых пылают медью умирающие лучи солнца... Я не помню, когда плакала в последний раз. Наверно, много лет назад. Вытираю глаза тыльной стороной ладони, и зрение восстанавливается. Нет, это только пот, с облегчением понимаю я, пот залил мне глаза. И всё равно — ноющая тяжесть в душе не желает оттуда уходить.
Я стою так ещё несколько минут, не сходя с велосипеда и крепко сжимая рукоятки руля — пока не чувствую себя немного спокойнее. Что-то в моей душе нашёптывает: наплюй на всё, ударься в загул и лети вниз по склону к воде, и пусть ветер треплет твои волосы, и пошли подальше комендантский час, пошли ещё дальше регуляторов, и пусть всё и вся катится к чертям собачьим... Но я не могу... не могла... никогда не смогу... Выбора нет. Я должна вернуться домой.
Неуклюже разворачиваю велик и начинаю подъём обратно. Теперь, когда адреналин сгорел, а воодушевление испарилось, ноги, кажется, будто свинцом налиты, и я задыхаюсь, не преодолев ещё и четверти мили. На этот раз держу ушки на макушке, чтобы не прозевать регуляторов, полицию или ещё кого-нибудь в этом роде.
Всю дорогу домой я твержу себе, что, наверно, всё к лучшему. Должно быть, я помрачилась в уме, принявшись колесить по полутёмным улицам, чтобы встретиться на пляже с каким-то малознакомым парнем. К тому же всё объяснилось: он работает при лабораториях, наверняка завалил в помещение в момент моей аттестации чисто случайно или с какой-то невинной целью — может, ему в туалет понадобилось, или воды набрать, или ещё что...
А может, я вообще всё это только вообразила — закодированное сообщение, приглашение на встречу. Скорее всего, что он сидит где-то в своей квартирке, корпит над курсовой и совершенно позабыл о двух девчонках, на которых налетел у лабораторий. Просто выказал вежливость и любезно поболтал с ними без всякой задней мысли...
«Конечно, так лучше». Но сколько бы я ни повторяла это заклинание, странная пустота по-прежнему зияет в моей груди; и как бы это ни было нелепо, но у меня неотвязное, колющее чувство чего-то позабытого, чего-то упущенного, чего-то утраченного навсегда...
Глава 7
Из всех жизненных систем организма — нервной, психической, органов чувств и пр. — самой чувствительной и легко подверженной нарушениям является сердечно-сосудистая система. Роль общества состоит в том, чтобы оградить эти системы от инфекций и других разрушающих факторов. В противном случае будущее человеческой расы под вопросом. Как всеми средствами современной сельскохозяйственной науки мы охраняем урожай от вредителей, болезней и гнили, так мы должны охранять наши сердца.
Меня назвали в честь Марии Магдалины, едва не погибшей от любви: «Объятая deliria и поправшая законы общества, она любила мужчин, которым не могла принадлежать или которые не могли принадлежать ей». (Книга Плача, Мария, 13:1[9]). Обо всём этом мы узнали на уроках изучения Библии. Сначала был Иоанн, затем Матфей, затем Иеремия, Пётр и Иуда, а между ними — бессчётное множество других, имена которых не сохранились.
Её последняя любовь, как говорят, была самой сильной: она полюбила человека по имени Иосиф. Всю свою жизнь проживший бобылём, он нашёл её на улице, израненную, еле живую и полубезумную от deliria. Что за человек был Иосиф — об этом много спорят: то ли праведник, то ли грешник, то ли он поддался Заразе, то ли нет, — но, во всяком случае, он хорошо заботился о бедняжке, вылечил её телесные раны и попытался дать мир её душе.
Но было поздно. Прошлое не отпускало Магдалину. Её преследовали призраки утраченной любви; мучимая злом, которое она причинила другим и которое другие причинили ей, она была воистину пропащей душой. Она почти не могла есть, целыми днями рыдала. Она изо всех сил цеплялась за Иосифа и умоляла его не покидать её, но не находила утешения в его доброте.
И однажды утром она проснулась, а Иосифа рядом не оказалось — он ушёл, не простившись и не объяснившись. Эта измена подкосила её. И она упала наземь, умоляя Господа избавить её от мучений.
И Господь услышал её молитвы и в бесконечной благости своей избавил её от deliria, проклятия, тяготевшего над всем родом человеческим вследствие первородного греха, свершённого Евой и Адамом. В этом смысле Мария Магдалина стала первой Исцелённой.
9
Здесь очень интересная отсылка к подлинной Библии. Но в дистопическом обществе, в котором живёт Лина, выработано, по всей видимости, своё Священное Писание, этакий конгломерат Ветхого и Нового Заветов. В Ветхом Завете существует книга, называемая Книга Плача Иеремии, или просто Книга Плача, в которой Иеремия оплакивает гибель Иерусалима, и многие пассажи текста Л. Оливер перекликаются с этой книгой, например:
«Горько плачет он ночью, и слезы его на ланитах его. Нет у него утешителя из всех, любивших его; все друзья его изменили ему, сделались врагами ему». (Иеремия, гл.1:2)
«Воззри, Господи, и посмотри, как я унижен!» (Там же, 11)
«...взгляните и посмотрите, есть ли болезнь, как моя болезнь, какая постигла меня, какую наслал на меня Господь в день пламенного гнева Своего? (Там же, 12)