— С тобой всё в порядке, Лина? — спрашивает дядя, поправляя очки, словно желая рассмотреть меня получше. — Ты сегодня какая-то странная...
— Нет-нет, со мной всё хорошо, — уверяю я, ковыряясь в тарелке с равиоли. Обычно я могу в одиночку умолотить полпачки, особенно после хорошей пробежки, и даже ещё место для десерта останется. Но сейчас я едва в состоянии проглотить несколько штук. — Просто переволновалась.
— Оставьте её в покое, — говорит тётушка. — Она никак не отойдёт от Аттестации. Всё пошло не совсем так, как планировалось.
Она делает дяде знак глазами, тот отвечает ей быстрым взглядом. Меня охватывает волнение: тётя с дядей очень редко вот так обмениваются взглядами — безмолвными, но полными значения. По большей части их общение ограничивается тривиальными вещами, типа: дядя рассказывает о происшествиях в магазине, тётя делится сплетнями о соседях. «Что у нас на обед? В крыше дырка. Бла-бла-бла». Всё. Неужели же настал знаменательный момент, и они упомянут Дебри или Изгоев? Но куда там! Дядюшка трясёт головой.
— Такая путаница — обычное явление, — говорит он, втыкая вилку в равиоли. — Вот позавчера: прошу Эндрю заказать три ящика апельсинового сока. Но этот растяпа путает коды и что, вы думаете, приходит в магазин? Три ящика детского питания. А ведь я ему говорил: «Эндрю...»
Он продолжает разглагольствовать, но я его уже не слышу. Какое счастье, что дядюшка у нас болтун, и какая радость, что тётушка приняла мою сторону. У застенчивости есть, по крайней мере, одно преимущество — никто не шпыняет, когда хочется, чтобы тебя оставили в покое. Я украдкой бросаю взгляд на кухонные часы: семь тридцать, а обеду ещё конца не видать. И ведь мне ещё придётся убрать со стола и помыть посуду — страшно канительное занятие; посудомоечная машина жрёт слишком много энергии, говорит тётя, так что нам приходится мыть вручную.
Солнечные лучи за окном превращаются в золотые и розовые нити. Они похожи на волоконца сладкой ваты, которую продают в кондитерской лавке в центре города — блестящие, разноцветные и воздушные. Да, сегодня вечером закат будет потрясающий. В это мгновение желание пойти на Бэк Коув так велико, что я вынуждена вцепиться обеими руками в сиденье стула, чтобы не сорваться и не выскочить за дверь.
Наконец, я решаю прекратить накручивать себя и оставить всё на произвол судьбы. Как само повернётся, так и будет. Если мы закончим обед и я управлюсь с уборкой поскорее, то пойду. Если нет — останусь. Как только я принимаю решение, то сразу чувствую себя в миллион раз лучше, и даже умудряюсь проглотить ещё несколько равиоли. И тут Дженни (о чудо из чудес!) вдруг ни с того ни с сего принимается молотить еду с удвоенной скоростью и сметает всё с тарелки, а тётя объявляет, что я могу начать убирать посуду, как только доем.
Я тут же вскакиваю и начинаю сгребать всё, что стоит на столе. Уже почти восемь! Даже если я управлюсь с мытьём за пятнадцать минут — а это почти невозможно — всё равно будет трудновато добраться до назначенного места за оставшиеся четверть часа. А уж о том, чтобы вернуться обратно до девяти часов — наступления установленного муниципалитетом комендантского часа для Неисцелённых — придётся вообще позабыть.
И если меня поймают на улице после запретного часа...
По правде говоря, я не знаю, что тогда случится. Я никогда не нарушала комендантского часа.
И в ту секунду, когда я смиряюсь с мыслью, что на Бэк Коув мне не попасть и уж тем более не вернуться вовремя обратно, тётушка делает нечто неслыханное. Когда я протягиваю руку за её тарелкой, она останавливает меня:
— Сегодня можешь отдохнуть, Лина, я сама.
И касается пальцами моей руки. Как и раньше, её прикосновение так же прохладно и мимолётно, как лёгкий ветерок.
Прежде чем сама успеваю сообразить, что это я несу, я выпаливаю:
— Вообще-то, мне нужно быстренько сбегать к Ханне.
— Сейчас? — Выражение обеспокоенности — или подозрения? — мелькает на тётушкином лице. — Но ведь уже почти восемь часов!
— Знаю. Мы... она... у неё там книжка... она должна была мне дать... Я только что вспомнила...
Тётушка сдвигает брови и поджимает губы — точно, подозревает, нет сомнений!
— Но у вас же нет общих уроков! И экзамены уже прошли. Что там такого важного, что нужно непременно бежать к ней прямо сейчас?
— А... это не для уроков. — Я закатываю глаза, пытаясь подражать Ханниной бесшабашности, а у самой ладони вспотели, и сердце, кажется, прыгает по всей грудной клетке. — Это ну вроде как книга подсказок... для Аттестаций... Она знает, что мне требуется немного лучше подготовиться, а то ведь я вчера чуть сознание не потеряла от волнения...