Лечу по Бакстер-бульвар, там, где его последнее закругление плавно спускается к Бэк Коув. И тут я резко останавливаюсь. Высокие здания остались позади, уступив место полуразвалившимся халупам, жмущимся по сторонам разбитой дороги. Позади них к бухте стекает узкая полоска высокой травы. Вода — как огромное зеркало, по которому скользят розовые и золотые блики — отражения плывущих в небе облаков. В этот момент солнце, выгнувшись над горизонтом пылающей аркой, посылает свои последние, тающие лучи, рассекает темноту вод, на исчезающе малую долю секунды топит всё вокруг в белом сиянии и... проваливается, тонет, натягивая за собой на небо розово-красно-пурпурный занавес; но все краски почти мгновенно меркнут, и мир погружается в темноту.
Алекс был прав — такого потрясающего заката я ещё никогда в своей жизни не видела.
Несколько минут я не могу двинуться, просто стою, глубоко дышу и впитываю в себя увиденное. Но постепенно меня охватывает тупое отчаяние. Я опоздала. Регуляторы, должно быть, ошиблись со временем, и сейчас уже далеко перевалило за полдевятого. Даже если Алекс и ждёт меня где-то на длинной полосе пляжа, у меня нет ни малейшего шанса найти его и успеть домой до начала комендантского часа.
Глаза жжёт, мир вокруг словно течёт, краски и формы смазываются... Сначала я думаю, что, наверно, ударилась в слёзы. От неожиданности пугаюсь и забываю обо всём: о своём отчаянии и разочаровании; об ожидающем где-то на берегу Алексе с его волосами, в которых пылают медью умирающие лучи солнца... Я не помню, когда плакала в последний раз. Наверно, много лет назад. Вытираю глаза тыльной стороной ладони, и зрение восстанавливается. Нет, это только пот, с облегчением понимаю я, пот залил мне глаза. И всё равно — ноющая тяжесть в душе не желает оттуда уходить.
Я стою так ещё несколько минут, не сходя с велосипеда и крепко сжимая рукоятки руля — пока не чувствую себя немного спокойнее. Что-то в моей душе нашёптывает: наплюй на всё, ударься в загул и лети вниз по склону к воде, и пусть ветер треплет твои волосы, и пошли подальше комендантский час, пошли ещё дальше регуляторов, и пусть всё и вся катится к чертям собачьим... Но я не могу... не могла... никогда не смогу... Выбора нет. Я должна вернуться домой.
Неуклюже разворачиваю велик и начинаю подъём обратно. Теперь, когда адреналин сгорел, а воодушевление испарилось, ноги, кажется, будто свинцом налиты, и я задыхаюсь, не преодолев ещё и четверти мили. На этот раз держу ушки на макушке, чтобы не прозевать регуляторов, полицию или ещё кого-нибудь в этом роде.
Всю дорогу домой я твержу себе, что, наверно, всё к лучшему. Должно быть, я помрачилась в уме, принявшись колесить по полутёмным улицам, чтобы встретиться на пляже с каким-то малознакомым парнем. К тому же всё объяснилось: он работает при лабораториях, наверняка завалил в помещение в момент моей аттестации чисто случайно или с какой-то невинной целью — может, ему в туалет понадобилось, или воды набрать, или ещё что...
А может, я вообще всё это только вообразила — закодированное сообщение, приглашение на встречу. Скорее всего, что он сидит где-то в своей квартирке, корпит над курсовой и совершенно позабыл о двух девчонках, на которых налетел у лабораторий. Просто выказал вежливость и любезно поболтал с ними без всякой задней мысли...
«Конечно, так лучше». Но сколько бы я ни повторяла это заклинание, странная пустота по-прежнему зияет в моей груди; и как бы это ни было нелепо, но у меня неотвязное, колющее чувство чего-то позабытого, чего-то упущенного, чего-то утраченного навсегда...
Глава 7
Из всех жизненных систем организма — нервной, психической, органов чувств и пр. — самой чувствительной и легко подверженной нарушениям является сердечно-сосудистая система. Роль общества состоит в том, чтобы оградить эти системы от инфекций и других разрушающих факторов. В противном случае будущее человеческой расы под вопросом. Как всеми средствами современной сельскохозяйственной науки мы охраняем урожай от вредителей, болезней и гнили, так мы должны охранять наши сердца.
— «Роль и цели общества», Книга Тссс, стр. 353.Меня назвали в честь Марии Магдалины, едва не погибшей от любви: «Объятая deliria и поправшая законы общества, она любила мужчин, которым не могла принадлежать или которые не могли принадлежать ей». (Книга Плача, Мария, 13:1[9]). Обо всём этом мы узнали на уроках изучения Библии. Сначала был Иоанн, затем Матфей, затем Иеремия, Пётр и Иуда, а между ними — бессчётное множество других, имена которых не сохранились.