Алекс делает несколько медленных шагов вперёд и останавливается, склонив голову и вперив взор в землю. Должно быть, он тоже чувствует эту тишину, этот покой, мягко, будто вуалью, окутывающий дворик. Небо отсюда кажется даже ещё темнее, чем за пределами Склепов; трава, живая и напоённая электричеством, словно освещает собой всю эту предгрозовую серость. Вот-вот, в любую секунду хлынет дождь. У меня такое ощущение, будто весь мир насторожился, ждёт на краю, затаив дыхание перед грандиозным выдохом и падением в пропасть.
— Здесь! — звенит голос Алекса — слишком громкий, такой громкий, что я вздрагиваю. — Вот. — Он указывает на обломок камня, косо торчащий из земли. — Здесь мой отец.
Вся лужайка усеяна такими камнями и булыжниками, на первый взгляд разбросанными как попало. Но тут я соображаю, что они не просто валяются — их здесь специально уложили и вдавили в землю. На некоторых — чёрные следы надписей, по большей части, неразборчивых, но на одном камне я различаю слово РИЧАРД, а на другом — УМЕР.
Это же могильные камни. Так вот что это за садик! Мы посреди кладбища.
Алекс не отрывает глаз от большого плоского куска бетона, вдавленного в землю. На плите хорошо видна надпись, чёрные буквы выполнены, похоже, маркером; края у них чуть-чуть размазаны, как будто тот, кто обновлял надпись, проводя по одним и тем же линиям, делал это много раз.
УОРРЕН ШИДС.
ПОКОЙСЯ В МИРЕ.
— Уоррен Шидс, — читаю я вслух.
Как хочется потянуться к Алексу и вложить свою ладонь в его руку! Но, наверно, это опасно: в окружающих кладбище стенах есть несколько окошек, и хотя они мутны от покрывающего их толстого слоя грязи, кто-нибудь может как раз проходить мимо, выглянуть наружу и увидеть нас.
— Твой отец?
Алекс кивает. Затем встряхивает плечами, словно сбрасывая с себя путы сна.
— Да.
— Он был здесь, в Склепах?
Уголок рта Алекса вздёргивается кверху, как будто он пытается улыбнуться, но остальная часть лица словно высечена из гранита.
— Четырнадцать лет.
Носком кроссовки он описывает по земле медленный круг — первый и пока единственный признак дискомфорта с того момента, как мы пересекли порог тюрьмы. Я внезапно ощущаю прилив благоговейного трепета перед ним: за всё время нашего знакомства он только и делал, что оказывал мне поддержку, утешал меня, выслушивал меня, а сам носил в душе такую тяжёлую тайну.
— Что произошло? — тихо спрашиваю я. — То есть, что он... — и замолкаю. Тема уж больно щекотливая.
Алекс бросает на меня быстрый взгляд и тут же отводит его в сторону.
— Что он сделал? — Его голос теперь звучит жёстко. — Я не знаю. То же, что делают все те, кто оказывается здесь, в Шестом отделении. Имел собственные мысли и суждения. И защищал то, во что верил. Отказывался подчиняться.
— В Шестом отделении?
Алекс тщательно избегает смотреть на меня.
— Отделение смертников, — говорит он тихо. — Для политических заключённых. Они сидят здесь в одиночных камерах. И никогда, ни один из них ещё не выходил на свободу. — Он жестами указывает вокруг себя, на другие камни, выглядывающие из травы, на десятки могил. — Они навечно остаются здесь.
И я вспоминаю табличку на ведущей сюда двери: ВЕЧНИКИ. ХА-ХА.
— Это ужасно, Алекс. — Я бы всё отдала за возможность притронуться к нему, но всё, что могу сделать — это лишь придвинуться поближе, так, чтобы между его и моей кожей была только пара дюймов расстояния.
Он поднимает на меня глаза и грустно улыбается.
— Ему и маме было только шестнадцать, когда они встретились. Представляешь? А когда родился я, ей было всего восемнадцать. — Он присаживается на корточки и большим пальцем обводит контуры имени отца. Теперь я понимаю: он приходит сюда так часто, чтобы подновлять надпись на могиле. Так он чувствует связь с ушедшим отцом. — Они хотели убежать вместе, но его схватили до того, как им удалось осуществить свой план. Я не знал, что его засадили сюда. Я думал — он мёртв. Мама, наверно, считала, что так будет лучше для меня, а в Дебрях никто толком ничего не знал. Может быть, маме было легче думать, что он действительно умер, чем смириться с мыслью, что он гниёт заживо здесь. — Он продолжает водить пальцем по буквам. — Дядя и тётя поведали правду, когда мне исполнилось пятнадцать. Они хотели, чтобы я знал. Я пришёл сюда, чтобы встретиться с ним, но... — Вижу, как он вздрагивает, как внезапно застывают его спина и плечи. — Словом, было поздно. Он умер за несколько месяцев до моего прихода и похоронен здесь, где его останки уже не смогут никого и ничто отравить.