— Когда будете готовы, пройдите в голубую дверь. Аттестаторы будут ждать вас в лаборатории.
Она уходит, цокая каблуками, а я захожу в предбанник, маленький, тесный и так же ярко освещённый, как и коридор. Он очень похож на обычную комнату для врачебного осмотра: вон там, в углу, огромная электронная консоль, периодически испускающая «бип-бип», вот медицинская кушетка, покрытая бумажной простынкой. Сильно и резко пахнет антисептикой. Раздеваюсь; от кондиционированного воздуха дрожь идёт по телу, вся покрываюсь гусиной кожей, а волоски на руках встают торчком. Отлично. Теперь аттестаторы сочтут меня волосатой обезьяной.
Складываю свою одежду, включая и бюстгальтер, аккуратной стопкой и надеваю халат. Он изготовлен из тончайшего капрона, так что когда я в него заворачиваюсь и завязываю сбоку пояс узлом, то полностью осознаю, что через ткань видно практически всё — включая трусы.
«Ничего, скоро всё кончится».
Набираю в лёгкие побольше воздуха и прохожу в голубую дверь.
Здесь, в лаборатории, свет ещё ярче — он ударяет по глазам; так что первое впечатление, которые получают от меня аттестаторы: вот появилось нечто шатающееся, с глазами враскосяк и прячущее физиономию под руками.
Передо мной рядком, словно в каноэ, проплывают четыре тени. Потом глаза приспосабливаются, и тени превращаются в четырёх аттестаторов, сидящих за длинным, приземистым столом. Комната очень большая и совершенно пустая, если не считать аттестаторов и операционного стола, придвинутого к стенке. Я стою в ярком свете двойного ряда ламп дневного света — потолок здесь невероятно высок, думаю, что-то около тридцати футов[5]. Отчаянно хочется прикрыть грудь руками, вообще как-то загородиться от чужих взглядов. Во рту сухо, а в голове пусто, бело и жарко, словно и там загорелась такая же лампа, как те, под потолком. Не помню, что я должна делать и что говорить.
К счастью, один из аттестаторов, женщина, заговаривает первой.
— Ваши анкеты при вас? — Голос у неё дружелюбный, но это как-то не помогает против кулака, стиснувшего мой желудок и прочие внутренности.
«О Господи, — думаю, — сейчас уписаюсь. Уписаюсь прямо здесь». Представляю себе, что скажет Ханна, когда всё это кончится, когда мы пойдём вместе под полуденным солнцем, вдыхая густой запах соли и раскалённого асфальта. Она скажет: «Боже. Какая идиотская трата времени. Сидят там, уставившись на тебя, как баран на новые ворота».
— Э-э... да.
Делаю шаг вперёд с таким напрягом, будто воздух загустел и не даёт мне свободно двигаться. Останавливаюсь за несколько шагов до стола, вытягиваюсь как можно дальше и подаю аттестаторам свою планшетку.
Трое мужчин и одна женщина. Обнаруживаю, что не в силах смотреть на их лица слишком долго, поэтому лишь пробегаюсь по ним взглядом — какие-то носы, чьи-то тёмные глаза, у кого-то взблёскивают очки — и делаю быстрый шаг от стола назад.
Планшетка путешествует по ряду аттестаторов. Я стою руки по швам и пытаюсь выглядеть уверенной и спокойной. Нелёгкая задачка.
Позади меня, вдоль стены бежит наблюдательная галерея, приподнятая над уровнем пола футов на двадцать. На неё можно попасть через маленькую красную дверь позади восходящих ярусами рядов белых сидений, которые, по-видимому, предназначены для студентов, докторов, аспирантов и прочих младших научных сотрудников. Учёные, работающие в лабораториях, не только выполняют Процедуру, но и производят последующие проверки и помогают справиться с особо трудными случаями.
Тут до меня доходит, что, должно быть, Исцеление производится прямо в этой комнате. Вот почему здесь операционный стол. Снова мой желудок сжимает холодная лапа страха. Непонятно почему, но, часто думая о том, как же это — быть Исцелённой, я никогда не задумывалась над самой Процедурой: твёрдый металлический стол, сияющие под потолком лампы, трубки, иглы, провода и... боль.
— Лина Хэлоуэй?
— Да, это я.
— О-кей. Почему бы вам не начать с того, чтобы рассказать немного о себе самой? — Аттестатор в очках наклоняется вперёд и улыбается. У него большие квадратные зубы, такие белые, что напоминают кафель в туалете. В его очках отражается свет ламп, поэтому я не могу увидеть его глаз; было бы неплохо, если бы он снял очки. А он продолжает: — Расскажите нам о том, чем вам нравится заниматься. Ваши интересы, хобби, любимые темы для разговора...
Я барабаню наизусть заранее заготовленную речь — о фотографии, о беге, о том, как провожу время с друзьями, — но это всё автоматически, не особенно вникая в то, что тараторю. Вижу, как аттестаторы кивают, что-то записывают; их лица смягчаются, на них появляются улыбки — значит, всё идёт как надо, но я, по сути, даже не слышу слов, вылетающих у меня изо рта. Из головы никак не идёт операционный стол, и я потихоньку уголком глаза всё время кошу в ту сторону. Стол сверкает и сияет на резком свету, как лезвие ножа.