Ага, теперь я понимаю: бурёнки одеты как те, кто проходит Аттестацию. Как будто мы — лишь стадо предназначенного на убой скота.
Коровы понемногу успокаиваются. Они больше не мечутся, просто бродят по лаборатории туда-сюда. Мадам аттестатор размахивает зажатой в ладони планшеткой, пытаясь отогнать бурёнок — мычащих, толкающих стол своими задами и пытающихся пообедать бумагами, рассыпанными по столешнице. Да это же заметки аттестаторов, соображаю я, как раз когда одна корова хватает листок и принимается его жевать. Слава тебе, Господи. Может, эти жвачные слопают все заметки, тогда аттестаторы, глядишь, и позабудут, что я облажалась по полной. Спрятавшись за операционным столом, в безопасности от ужасных тяжёлых копыт, я вынуждена признать, что вся эта катавасия безумно смешна.
И вот тогда я слышу... Непонятно, как мне это удалось, но несмотря на мычание, грохот и крики я слышу у себя над головой смех — короткий, низкий, музыкальный, словно кто-то берёт несколько нот на фортепиано...
Наблюдательная галерея. Там стоит парень и смотрит на бедлам внизу. И он смеётся.
В тот момент, когда я вскидываю на него глаза, его взгляд падает на моё лицо. У меня замирает дыхание, и всё вокруг на мгновение застывает, словно я смотрю на парня через объектив камеры, беру его крупным планом, и весь мир останавливается в этот кратчайший миг между открытием и закрытием затвора.
Волосы у него золотисто-бронзовые, цвета листьев, едва тронутых осенью, а глаза — яркие, тёмно-янтарные. Мгновенно соображаю, что он, конечно же, причастен к тому, что происходит. Он, само собой, из тех, кто живёт в Дебрях, он Изгой. Страх стискивает мне сердце, и я открываю рот, чтобы что-нибудь крикнуть, хоть и не уверена что именно; но как раз в эту секунду он встряхивает головой, и я не в силах выдавить из себя ни звука. А потом он делает кое-что совсем уже немыслимое.
Он мне подмигивает.
Ну наконец-то, сирена! Она взвывает так оглушительно, что мне приходится заткнуть уши руками. Перевожу взгляд вниз: видели ли аттестаторы этого парня? Но они пока ещё развлекаются танцами на столе. Когда я снова вскидываю глаза вверх, его там уже нет.
Глава 5
В ту ночь мне снова приснился тот же сон.
Я стою на краю белого песчаного обрыва. Земля подо мной плывёт, начинает крошиться, разлетается в пыль и падает, падает, падает на тысячу футов вниз в океан. Волны, покрытые белыми шапками пены, дробятся и плещут с такой яростной силой, что кажется, будто вода кипит. Я не помню себя от страха, боюсь упасть, но почему-то не в силах двинуться ни взад, ни вперёд, хотя и ощущаю, как уходит почва из-под ног: миллионы молекул перестраиваются, распадаются и уносятся ветром в мировое пространство. Я неизбежно, в любую секунду, упаду.
И в тот момент, когда я осознаю, что подо мной больше ничего нет, кроме воздуха, что в следующее мгновение ветер засвистит у меня в ушах, когда я устремлюсь вниз, в воду, — в этот момент волны подо мной на секунду успокаиваются, и под их поверхностью я вижу лицо моей мамы, бледное, распухшее, в синих пятнах... Она смотрит на меня, рот раскрыт, словно в крике, руки широко раскинуты, как будто она хочет обнять меня.
И тогда я просыпаюсь. Всегда в один и тот же момент.
Подушка влажная. В горле саднит. Я плакала во сне. Рядом со мной свернулась калачиком Грейс — одна щёчка плотно прижата к простынке, рот приоткрыт; она тихонько, еле слышно дышит. Каждый раз, когда меня мучают кошмары, Грейси залезает ко мне в постель. Наверно, она как-то умудряется почувствовать, что мне плохо.
Я убираю с её лица свесившиеся на него волосы и вытаскиваю из-под её мягких плечиков пропитанную моим потом простыню. Вот кого мне будет жаль покинуть, когда придётся уйти из этого дома. Нас сблизили общие тайны, мы накрепко связаны ими. Она единственная, кто знает об Оцепенении — состоянии, в которое я иногда впадаю, лежа в постели. Это ощущение чёрного студёного провала, когда заходится дыхание, и я беспомощно хватаю ртом воздух, как бывает у человека, провалившегося в ледяную полынью. В такие ночи — хотя и знаю, что это нехорошо и не допускается законом — я вспоминаю те странные и ужасные слова: «Я люблю тебя», — и пытаюсь почувствовать их вкус у себя на языке, и снова слышу их ритмичную мелодию в устах моей матери.