— Я устала, — говорю. — К тому же, мне здесь не место. — Так и подмывает добавить: «И тебе тоже», но я успеваю прикусить язык.
— Тебе понравилась музыка? Правда, классная группа?
Ханна какая-то натянуто вежливая, совсем на неё не похоже, и я ощущаю глубокую, резкую боль под рёбрами. Как будто мы — чужие друг другу. Она тоже ощущает неловкость в разговоре со мной.
— Я... Я не слушала.
Мне почему-то не хочется, чтобы Ханна знала: да, я слышала эту музыку, да она не просто классная, она чудесная. Слишком это интимное чувство. Оно повергает меня в смущение, даже в стыд. Поэтому, несмотря на то, что я проделала весь путь на ферму «Поющий ручей», нарушила комендантский час и прочее и прочее только затем, чтобы извиниться перед подругой, ко мне возвращается чувство, родившееся этим утром: я больше не понимаю Ханну, а она совсем не понимает меня.
Мне хорошо знакома двойственность, состояние, при котором думаешь одно, а делаешь другое, постоянное мысленное перетягивание каната. И Ханна явно выпала в ту, другую, теневую половину, в другой мир, мир запретных мыслей, мир неназываемых людей и вещей.
Может ли так быть, что всё это время я жила обычной жизнью — ходила в школу, готовилась к экзаменам, совершала пробежки с Ханной — и всё это время неведомый другой мир существовал рядом, параллельно с моей реальностью, поджидал своего часа и выскальзывал из тени, из закоулков и подворотен, как только солнце скрывалось за горизонтом? Незаконные вечеринки, недозволенная музыка, люди, касающиеся друг друга без страха за себя, без страха перед Болезнью...
Мир без страха. Невозможно.
И хотя я стою посреди самой большой толпы, которую только видела в своей жизни, мне внезапно делается очень одиноко.
— Останься, — тихо говорит Ханна. В голосе моей подруги слышна неуверенность. Она не приказывает. Она словно бы спрашивает. — Скоро снова начнётся музыка...
Я трясу головой. Напрасно я пришла сюда. Не надо было мне этого видеть. Лучше бы я так и не узнала того, что знаю сейчас. Встала бы завтра как ни в чём не бывало, отправилась бы к Ханне домой, и мы бы валялись с нею у Восточного Променада и жаловались друг дружке на летнюю скуку, как делали обычно. И верила бы, что ничего не изменилось.
— Нет, мне надо идти, — повторяю я, стараясь, чтобы голос звучал твёрдо, без дрожи. — Ничего, всё в порядке. Ты можешь остаться.
В ту же секунду я вдруг осознаю, что она и не предлагала пойти домой со мной. Она смотрит на меня со смешанным выражением раскаяния и сожаления.
— Я могу пойти с тобой, если хочешь, — говорит она, но я же вижу — она неискренна, ей просто не хочется меня обижать.
— Нет-нет, всё нормально, — возражаю я и, вспыхнув, делаю шаг назад, отчаянно желая убраться отсюда поскорее. Ударяюсь о кого-то спиной — оказывается, какой-то парень, он оборачивается и улыбается мне. Тут же быстренько отшатываюсь от него в сторонку.
— Лина, подожди.
Ханна делает ко мне шаг и протягивает руку, в другой у неё стакан со спиртным. Я сую ей свой стакан, она от неожиданности берёт его, приостанавливается и, нахмурившись, пытается удержать оба стакана одной рукой. В этот момент я отступаю, и теперь ей меня не достать.
— Да со мной всё будет хорошо, обещаю. Завтра поговорим, — уверяю я и ныряю в проход между кем-то. У маленького роста есть хотя бы одно преимущество — много места не требуется, достаточно небольшой щёлки. И в то же мгновение толпа скрывает от меня Ханну. Я пробираюсь между толкущимися людьми, уставившись глазами в землю. Прочь, подальше от амбара. Скорее бы щёки, что ли, перестали пылать!
Вокруг меня — вихрь расплывчатых образов. Мне снова кажется, будто я грежу. Парень. Девушка. Парень. Девушка. Смеются, толкаются, приглаживают друг другу волосы... Ещё никогда в жизни я не чувствовала себя такой отличной от других и такой... неуместной, что ли. Раздаётся высокий, механический визг, и вот группа снова заиграла, но на этот раз я не вслушиваюсь в музыку. Не приостанавливаюсь даже ни на секунду, иду и иду, направляясь к холму и представляя себе прохладную тишину залитых звёздным светом полей, знакомые тёмные улицы Портленда, ровную, тихую поступь шагающих в ногу патрулей, шепелявые говорки регуляторских раций. Всё такое привычное, родное... Моё.
Ну вот, толпа постепенно редеет. В гуще народа всегда очень жарко, и теперь я наслаждаюсь лёгким ветерком, обвевающим мои разгорячённые щёки, касающимся кожи еле заметными покалываниями. Начинаю понемногу успокаиваться, и, почти выбравшись из толпы, позволяю себе ещё один, последний взгляд в сторону подиума. Амбар, открытый небу и ночи, сияет белым огнём прожекторов и напоминает ладонь со спрятанной в ней горящей спичкой.