— Как это — домой? — говорит он, словно не веря своим ушам. — Ты не можешь вот так взять и уйти!
Я всегда старалась не поддаваться злости или раздражению — просто не имею на них права в доме Кэрол. Я слишком многим ей обязана, и к тому же, после нескольких истерик, устроенных мною в раннем детстве, терпеть не могу то, как она потом неделями смотрит на меня — искоса, будто анализируя, оценивая... Наверняка она думает: «Вся в свою мать». Но в этот раз я не сдерживаюсь, даю волю гневу. Мне осточертели люди, ведущие себя так, словно этот мир, этот «другой» мир — настоящий, нормальный, а я — какой-то выродок. Разве это справедливо? Как будто все правила вдруг разом изменились, а мне об этом позабыли сообщить.
— Ещё как могу! — Я разворачиваюсь и направляюсь вверх по склону, воображая, что теперь-то он от меня отстанет. Не тут-то было.
— Погоди! — Он в три прыжка нагоняет меня.
— Что ты делаешь? — взвиваюсь я, повернувшись к нему лицом, и снова удивляюсь — до чего уверенно звучит мой голос, особенно если принять во внимание, что сердце чуть из груди не выпрыгивает. Может, в этом и состоит секрет? Может, так и нужно говорить с парнями — сердито и непреклонно?
— А что я делаю? — ухмыляется он. Мы оба чуть-чуть задыхаемся — должно быть, оттого, что летели вверх по склону, — а он всё равно в состоянии улыбаться. — Я всего лишь хочу поговорить с тобой.
— Ты преследуешь меня! — Скрещиваю руки на груди, словно закрываюсь от него в защитный кокон. — Ты преследуешь меня! Опять!
Вот оно! Он недоумённо вскидывает голову, а я ощущаю мгновение болезненного удовольствия: ура, мне удалось его поразить!
— Опять? — обалдело переспрашивает он. Какое счастье — наконец-то не я, а кто-то другой не может найти подходящих слов!
Зато моя речь теперь льётся потоком:
— Мне кажется, это немного странно: я себе живу преспокойно, знать тебя не знаю и видеть не вижу, и вдруг, ни с того ни с сего, куда бы ни подалась, везде вижу тебя!
Я вовсе не намеревалась говорить ничего подобного, и странными мои слова мне тоже не показались, но в тот момент, когда они слетают с моих уст, я вдруг понимаю, что это истинная правда.
Ну всё, теперь он рассердится.
Но ничего подобного, наоборот, он запрокидывает голову и хохочет — долго и громко, и лунный свет обливает серебром плавную линию его щёк и подбородка. Я до того ошеломлена, что стою столбом, не сводя с него глаз. Наконец, он взглядывает на меня. Его глаза по-прежнему трудно рассмотреть — в свете луны всё вокруг становится ярко контрастным, либо сияя чистым серебром, либо утопая во мраке, — но у меня ощущение, будто из них льются тепло и свет, как тогда, у лабораторий.
— Может, просто раньше ты не обращала внимания, — тихо молвит он, опять еле заметно покачиваясь с пятки на носок.
Я делаю неосознанный шажок назад. Внезапно мне становится не по себе от его близости; словно несмотря на то, что между нашими телами расстояние в несколько дюймов, мы на самом деле касаемся друг друга.
— Что... Что ты имеешь в виду?
— Я имею в виду, что ты неправа.
Он замолкает, а я изо всех сил стараюсь не показать своего смятения, хотя и чувствую, что от напряжения левое веко начинает подёргиваться. Будем надеяться, что в темноте Алекс этого не видит.
— Мы очень часто виделись, — наконец заканчивает он.
— Неправда! Я бы помнила, если бы мы встречались раньше.
— Я не говорил, что мы встречались. — Он не пытается сократить увеличившееся расстояние между нами, и я благодарна ему за это. Стоит, покусывает губу, отчего сразу выглядит моложе. — Можно задать тебе вопрос? — продолжает он. — Почему ты больше не бегаешь около Губернатора?
От неожиданности я тихонько ахаю.
— Откуда ты знаешь про Губернатора?
— Я хожу на лекции в университет. —
А ведь верно, когда мы шли через лабораторный комплекс, чтобы полюбоваться видом на океан, я слышала обрывки их с Ханной беседы — он действительно говорил, что учится в Портлендском университете.
— В прошлом семестре я ходил в «Гранит науки», что у Монумент-сквера. И всё время видел тебя там.
Мой рот открывается и... закрывается; ни одного слова оттуда не вылетает. В самые ответственные моменты мои мозги постоянно объявляют забастовку. Конечно, я знаю «Гранит». Мы с Ханной пробегали там два, а то и три раза в неделю и видели студентов, горохом высыпающих из здания колледжа или залетающих обратно, дуя на исходящие паром стаканы с кофе. «Гранит» выходит на небольшую, вымощенную крупной галькой площадь, которую называют Монумент-сквер. Эта самая площадь — середина одного из моих обычных шестимильных маршрутов.