И тут я понял, что, в принципе, все виртуозно проделанное мной – напрасно. Даже того краткого мгновения, на который она заглянет, чтобы предупредить охранника, будет достаточно, чтобы заметить кровавый след, оставшийся на полу, где я протащил Майкла. Тряпка? Вытереть? Заложить чем-либо? А стены?! Зарычав от бессилия, я ринулся вперед.
Я втащил ее внутрь. Не ожидавшая такого нападения, она запоздало попыталась вскрикнуть и получила в челюсть. О, как мне пришлось по душе сие действие.
– Ты это хотела видеть? – орал я, поднимая за волосы голову Майкла. – Это? Зачем ты сюда вообще заперлась? Отчитаться перед паскудой Парисом? Или подцепить нового простофилю? Старый-то уже повыдохся… Ты же уже села в эту чертову машину, так и ехала бы на хер со своей любовью, проваливалась ко всем чертям! Так, нет, тебе всего мало – ты этого хотела!
Сжавшись испуганным маленьким комочком, она широко распахнутыми глазами уставилась на предсмертный оскал злополучного Майкла. Тогда я бросил его и, подскочив, принялся наносить ей удары. Она молчала, как загипнотизированная.
Потом она упала, а я бил ее уже, кажется, ногами, пока не устал.
А после упал рядом, обессиленный, дыхание заходилось.
С трудом приняв сидящее положение, я вытер рукавом пот и закурил. Выпуская едкий, вонючий, успокаивающий дым, я обратился к ней:
– Ну, что, сука, поняла, как была не права?
Девушка не ответила, но я не придал сему факту значения.
Затушив недокуренную сигарету о багровый синяк у нее на лбу, я встал и, пошатываясь, вышел в коридор. Там было пусто, доносилась музыка, шоу уже началось.
Пол содрогнулся. Непрекращающиеся землетрясения – еще одни последствия проклятых «точечных ударов» миротворцев, мир их президенту и благоденствия.
Цепляясь за перила, мне удалось подняться на второй этаж. На пороге офиса дорогу мне перегородил телохранитель Париса. Я попытался обойти, но тот грубо и не скрывая презрения, оттолкнул меня. Где-то в глубине своего больного мозга, я позавидовал его вестибулярному аппарату, сам бы я уже не раз облевался, если бы что-нибудь съел с утра.
Теперь уже все пространство изгибалось, а он стоял в центре мироздания тупой глыбой мышц и по-рыбьи беззвучно хлопал ртом. В ушах у меня гудело. Тут он оглянулся, видимо, собираясь кого-то позвать, и мне сделалось легко и просто, рука сама пошла, зарываясь мордовороту в пах. Я перешагнул скорчившегося червя, вытаскивая заткнутое на спине за поясом оружие.
– Парис, – позвал я. – Где ты, мой нежный поросеночек? Где ты, моя киска? Трахаешь своих нежных мальчиков, или кто-то из них уже пристроился к твоему любвеобильному заду?
– Не подходи! – долетел до меня захлебывающийся истеричный крик. – Я вооружен! Я вооружен и чертовски опасен! Да я просто в истерике и могу стрельнуть! Я же всегда любил тебя и даже потворствовал этим твоим странным увлечениям. Зачем ты вообще спутался с этими нечистыми вонючими самками, с этой чертовой малолеткой? Посмотри в кого ты превратился теперь! Ведь еще не поздно…
– Боюсь, ты что-то напутал малость, Парис, – сказал я, и тут же фанерная перегородка брызнула щепками, оцарапав мне щеку. Лязгнул передернутый затвор и гильза, звеня, покатилась по кафелю. Рефлекторно я тоже выстрелил.
Он сидел, откинувшись на крышке унитаза, с зияющей дырой в черепе, ружье валялось рядом. Потом он покачнулся, заваливаясь на бок.
Нет, я не хотел убивать его вот так. Выругавшись, я нападал ногой забытую дамскую сумочку.
Нет, он должен был молить у меня прощение, ползать на коленях, целуя ноги, ревя, унижаясь и размазывая дорогую тушь по сопливому лицу. Но не умирать вот так, походя, не заплатив.
И что теперь, снова впереди жизнь – как хаотичные, бессмысленные видения, как сон?
Теперь, когда Парис лежит мертвый в уборной, я не испытываю злобы, я осознаю, что исподволь, ненавязчиво подталкивая нас друг к другу, желал мне добра, хотел облагородить, справедливо полагая, что только сильное чувство может прервать порочный круг. Мне жаль, дорогой друг, что именно я убил тебя. Но за все, что ты со мной сотворил, ты этого вполне заслуживал.
Кажется, это была последняя мысль, а потом я побрел туда, где играла музыка, и яркий свет софитов негасимой феерией вечного торжества отражался от сверкающего подиума…
* * *
Я очнулся.
Очнулся?! Хочется верить…
Так как я сижу, удобно устроившись в кресле, ветер треплет занавеску из марли. Жарко. Ярко. Скучно. Я закрываю книгу, в которой читал о граде прокаженных, граде побежденных, городе без цели.
– Виубзз… – это магнитофон жует кассету.
С ковра на меня укоризненно посмотрел олень, и, тряхнув рогами, умчался в чащу.
Магнитофон закончил жевать кассету, и выплюнул остатки на пол. С мятой ленты осыпались слова:
– На. Детских. Паутинках. Уцелевших. Мозгов. Танцует. Дождь.
– ???
– На детских паутинках уцелевших мозгов танцует дождь.
– Довольно!
– Надетскихпаутинкахуцелевшихмозговтанцуетдождьнадетскихпаутинкахуцеле…
Я зажал уши и выскочил на улицу.
Улицы не было.
Неба не было.
Вообще ничего не было. Идеально гладкое ничто.
Я оглянулся – то же самое. И позади ничего не было.
Должно быть, я сошел с ума.
– Сошел с ума?! Как же! – рявкнул над ухом неизвестно откуда взявшийся антропоид с лирой. – Уж не думаешь ли ты, что выжил после двадцати шести попаданий?
– Двадцати восьми, – робко поправил я, слишком ошарашенный, чтобы поставить под сомнение реальность происходящего. – Я же считал.
– Фу! Не будь педантом.
– Где я вообще нахожусь? Неужто, это самое… в аду?
При этих словах у антропоида отпали крылышки, и полез хвост, грязно выругавшись, он грузно шлепнулся и окончательно превратился в волосатого и краснорожего черта. Потирая ушибленный бок, он в сердцах замахнулся сломанной лирой.
– Ад! Скажешь еще! Что, это, по-твоему, на ад похоже? – и он развел вокруг руками.
– Ну, так и на рай как-то не очень.
– И на рай тоже, – покладисто согласился черт. – Это пока вообще ни на что не похоже. Ремонт. Проверка кластеров на ошибки. Надо же было так нарушить вселенскую гармонию! И поосторожнее с именами – видишь что получилось.
– Как же мне отсюда выбраться? – выкрикнул я в стремительно удаляющуюся спину.
– Ясно же выразился: сия часть мироздания закрыта на ремонт. Отсюда нельзя выбраться, – невнятно пробубнили уста на спине.
– Но я же как-то сюда попал? – в панике воскликнул я. Оставаться наедине с набиравшей обороты шизофренией не хотелось.
– С чего ты взял? – донеслось издалека. – Ты всегда был здесь.
Я попятился. И провалился. Куда-то. Где была ночь. И тусклый свет единственной фары выхватывал из тьмы ржавый указатель: «Столица Мирового Сообщества Порфироносный Нью-Вавилон. Добро пожаловать. Население пока ноль человек».
Грузовик медленно покатил дальше. Я тупо уставился, как рулевое колесо прекрасно обходится без водителя, затем зажмурился и потряс головой. Машина тут же остановилась. От неожиданности я вздрогнул и снова вытаращился в ночь. Грузовик возобновил движение.
«А вот это уже похоже на вполне определенное место, не правда ли?», – спросил голос у меня в голове. Я сосредоточился и обнаружил наблюдателя, должно быть засунутого туда во время короткого беспамятства, после событий в клубе, где я… Впрочем воспоминания причиняют боль. Не стоит терзаться.
– А ну убирайся оттуда! – приказал я.
Наблюдатель послушно вышел из моей головы и уселся рядом с видом заправского гида.