— Нет, вы только послушайте этого хныкающего крошку! — взвился Барнаски, не терпевший возражений. — Ему дают целый черпак икры, а деточка Гольдман капризничает и не желает открывать ротик!
С меня было довольно. Но Барнаски уже сам жалел о своей грубости и попытался ее загладить.
— Давайте я объясню вам замысел, милый Маркус. — Голос его источал мед. — Вот увидите, вы передумаете.
— Сначала я передохну.
— Поужинаем сегодня вдвоем! Я заказал столик в ресторане в старом Монреале. Часиков в восемь?
— У меня вечером встреча, Рой. Поговорим в Нью-Йорке.
Оставив его стоять где стоял, с суррогатным сэндвичем в руке, я направился от съемочной площадки к главному входу в студию. Там, прямо у широких двойных дверей, расположился киоск с фастфудом. Каждый день после съемок я подходил к нему выпить кофе. Продавщица была всегда одна и та же. Прежде чем я успел сказать хоть слово, она протянула мне картонный стаканчик с кофе. Я благодарно улыбнулся. Она улыбнулась в ответ. Люди часто мне улыбаются. Только теперь я уже не знаю, улыбаются они мне как брату по разуму, которого встречали, или как писателю, которого читали. В этот момент продавщица достала из-под прилавка экземпляр “Правды о деле Гарри Квеберта”.
— Вчера дочитала. Ах, какая книжка, не оторвешься! Вы не могли бы мне ее надписать?
— С удовольствием. Как вас зовут?
— Дебора.
Дебора, ну конечно. Она мне уже десять раз говорила.
Я вытащил из кармана ручку и написал на форзаце ритуальную фразу, которую придумал для посвящений:
Деборе,
которая теперь знает всю правду о деле Гарри Квеберта.
Маркус Гольдман
— Хорошего вам дня, Дебора, — попрощался я, возвращая ей книгу.
— Хорошего дня, Маркус. До завтра!
— Завтра я уезжаю в Нью-Йорк. Вернусь через десять дней.
— Значит, до скорого.
Я повернулся, чтобы уйти, но она вдруг спросила:
— А вы с ним потом виделись?
— С кем?
— С Гарри Квебертом.
— Нет, больше он не давал о себе знать.
Я вышел из студии и уселся в ожидавшую меня машину. “Вы потом виделись с Гарри Квебертом?” После выхода книги меня без конца об этом спрашивали. И каждый раз я старался отвечать так, будто этот вопрос меня не волнует. Будто я не думаю об этом днями напролет. Где Гарри? Что с ним сталось?
Машина сначала двигалась вдоль реки Святого Лаврентия, потом свернула к центру Монреаля, вскоре уже показались очертания небоскребов. Мне нравился этот город. Здесь мне было хорошо. Возможно, потому, что здесь меня ждали. В последние месяцы в моей жизни наконец появилась женщина.
В Монреале я жил в отеле “Ритц-Карлтон”, всегда в одном и том же номере на последнем этаже. Едва я переступил порог гостиницы, как меня остановил администратор — сообщил, что меня ожидают в баре. Я улыбнулся: она уже пришла.
Я нашел ее за неприметным столиком возле камина. Все еще в летной форме, она потягивала “Московского мула”. Заметила меня, просияла и поцеловала. Я крепко ее обнял. Чем больше я с ней виделся, тем больше она мне нравилась.
Реган исполнилось тридцать, как и мне. Она была пилотом авиакомпании “Эйр Канада”. Мы встречались больше трех месяцев. Рядом с ней жизнь мне казалась полнее, насыщеннее. Чувство было тем более сильным, что мне стоило невероятных трудов найти кого-то, кто мне по-настоящему нравится.
Последняя моя серьезная любовная связь — с девушкой по имени Эмма Мэттьюз, — случилась пять лет назад и продлилась всего несколько месяцев. Поэтому, закончив “Правду о деле Гарри Квеберта”, я пообещал себе заняться своей личной жизнью. Интрижек было много, но все какие-то неудачные. Возможно, я слишком давил. Каждое свидание вскоре начинало походить на собеседование в отделе кадров: глядя на женщину, с которой едва успел завести разговор, я уже спрашивал себя, будет ли она хорошей партнершей и матерью моих детей. А в следующую минуту в мои мысли незваным гостем вторгалась моя собственная мать. Придвигала свободный стул, усаживалась рядом с бедняжкой и начинала выискивать в ней кучу недостатков. Именно мать, вернее, ее призрак, становилась на свидании судьей. Она нашептывала мне заезженную фразу, к которой питала особое пристрастие: “Марки, ты правда думаешь, что она — то, что надо?” Как будто мы связывали себя на всю жизнь, хотя, в сущности, даже не знали, доживет ли наш роман до вечера. А поскольку мать прочила мне великое будущее, она всегда добавляла: “Скажи-ка, Марки, ты можешь представить себя в Белом доме, на церемонии вручения Медали свободы, рядом с этой девушкой?” Конец фразы обычно произносился презрительно, словно для того, чтобы я отказался. И я отказывался. Так бедная мать, сама того не ведая, поощряла мое безбрачие. До тех пор, пока я не встретил Реган — тоже благодаря ей.