Одно несомненно: проулок имел весьма зловещий вид, обрамленный с одной стороны высокой глухой стеной старого склада. И не было ничего невероятного в предположении, что труп могли сбросить с того самого пирса в воду. Однако… Я слишком многое знал о первых результатах следствия, чтобы предаваться пустым фантазиям.
Биф пришел с опозданием в несколько минут, когда я уже ждал его в пабе. Мы оперлись на стойку бара. Только удовлетворив своих самых нетерпеливых клиентов, мистер Сойер соизволил заняться нами.
— Было еще кое-что, о чем я мог бы рассказать вам сегодня, — сказал он и окинул нас странным взглядом.
— О чем именно? И отчего не рассказали сразу? — спросил Биф.
— Буду откровенен. Я решил не особо распространяться при том вашем типе из Лондона. Мне он что-то совсем не по нраву пришелся.
— С ним полный порядок, — возразил Биф. — И он очень умный. Видели бы вы, как он четко проверил все, чем занимался в среду молодой Роджерс. Расписал по пунктам: где был, в какое время и прочие подробности. Сразу видно, ему не привыкать к таким методам. Наше дело для таких парней, как он, — пара пустяков. Он с ним справится, а вы и ахнуть не успеете.
— Ну, ничего себе! И все равно этот тип не по мне, — упрямо повторил мистер Сойер. — Видно было, насколько ему не хочется даже выслушать то, что человек может ему рассказать. А как вы, наверное, уже поняли, у меня есть для вас еще информация.
Биф прикусил кончик уса и постарался изобразить интерес.
— Это касается молодого Роджерса, когда он тем вечером заявился сюда. Ругал вас, сержант, на чем свет стоит. Последними словами крыл, ей-богу!
— Ругал меня?
— Да, вас. Как я понял, у него на мотоцикле не работал задний габаритный фонарь. Потому-то он и загнал свою машину в проулок, а не оставил перед входом. Но я не хотел говорить об этом вашему сыщику из Лондона. Роджерс твердил, что не даст вам ни шанса оштрафовать его. У вас, говорил, на него зуб, и вы бы непременно воспользовались случаем. Но и сам грозил однажды свести с вами счеты.
— И все?
— Да, все. Я просто подумал, что вам необходимо это знать.
Мистера Сойера подозвал к себе очередной клиент, но, как только он обслужил его, вернулся и спросил, как продвигается дело.
— Не сочтите за обиду, — ответил Биф, снова напуская на себя несколько абсурдную официальность, — но мы не вправе сейчас ничего обсуждать. Мне хватает головной боли с этим в служебное время, чтобы меня изводили вопросами еще и по вечерам. Нужно же человеку хотя бы немного пожить нормальной жизнью.
Но когда несколько минут спустя тучный мистер Сойер заявил, что будто бы вспомнил еще об одной важной вещи, сержанту пришлось проявить интерес.
— Это было, когда он уже собрался уходить, — сказал Сойер. — Его мотоциклетный костюм все еще оставался мокрым. Он посмотрел на часы и заявил, что должен торопиться. Дескать, у него назначено свидание с девушкой на семь часов.
— Так прямо и сказал? — спросил Биф.
— Да. И прошло тогда примерно полчаса с тех пор, как он здесь появился. Если я не ошибаюсь.
— Спасибо за помощь, мистер Сойер. — Этим и ограничилась реакция Бифа.
Через час или два, уже лежа в постели в «Митре», я вспомнил всю ту нелепую таинственность, которой обставил Сойер эти совершенно банальные подробности. Вот одна из причин, подумал я, почему мне так нравилось наблюдать за ходом расследований. Они, как ничто другое, позволяли заглянуть под внешне невозмутимые покровы существования обитателей городков вроде Брэксэма. Имея официальное разрешение задавать часто глубоко интимные и важные вопросы, имевшие отношение к делу, следователь мог вникнуть в самую суть жизни очень разных по своим характерам людей.
Взять, к примеру, этого толстяка — владельца паба. Изо дня в день одна и та же рутина, — он топит свои тревоги в алкоголе, не бывая на свежем воздухе, ничем не компенсируя воздействие на себя спиртного, храпит во сне, мало двигается, отравляя мозги пивными парами до такой степени, что глаза стекленеют. Одному богу теперь известно, каким он был в молодости. Его трудно даже вообразить в ином виде, кроме нынешнего. И так он продолжит тащиться по жизни тяжелыми шагами, пока не придет время уложить его огромное раздувшееся тело в домовину для похорон.