«— Умоляю, только не в музей! Здесь величайшие ценности!
Голос был взволнованный, с чисто русским произношением.
— Погоди, — сказал Сухов, — открой дверь… Ты откуда взялся? — спросил он, увидев на пороге пожилого русского человека с бородкой клинышком и с тюбетейкой на голове.
— Я хранитель музея. Моя фамилия Лебедев.
— Понятно. А где население?
— Спряталось. Привести сюда гарем!
— Вот что, товарищ хранитель, — строго сказал Сухов, — эти девять освобождённых женщин Востока — тоже величайшая ценность. И давайте не спорить. Вопросы есть? Вопросов нет. За мной!
Сухов отодвинул хранителя и шагнул во двор. За ним последовали Петруха и женщины.
Лебедев остался у двери; он растерянно смотрел на бандита из шайки Абдуллы, который следил за ним из-за колонны, угрожающе выставив револьвер».
Сначала нужно разобраться, что именно Сухову стало “понятно” после выяснения личности хранителя музея.
В музей люди ходят получать новые знания, информацию об известных в прошлом, но непонятных в настоящем явлениях жизни.
Красный Октябрь, разом изменивший жизнь многих миллионов людей на одной шестой части планеты, скорее можно отнести к неизвестным явлениям будущего. Руководимые стремлением к социальной справедливости, под лозунгами “Вся власть советам”; “Религия — опиум для народа”, трудящиеся массы, составляющие большинство населения России, стремительно ворвались в неведомую ранее жизнь и начали формировать в обществе новую, отличную от библейской, нравственность. Большевистские вожди назвали её социалистической, не дав вразумительного определения социализму не потому что не хотели, а просто потому что не могли этого сделать. Вне зависимости от лозунгов и целей, провозглашаемых вождями, их объективная нравственность оставалась толпо-“элитарной”. И требовалось время для становления новой нравственности.
Разноликие российские “элитарно” настроенные знахарские структуры и кланы, ушедшие “в подполье” и не желавшие после революции делиться с трудовым народом всей полнотой управленческого знания, оказались на какое-то время в более выгодном положении по сравнению с неграмотным в большинстве своем населением России. Но в реальной жизни не может быть монополии на любое знание, поскольку оно — результат осознанной деятельности всех поколений современной цивилизации.
Исторически же реально в беседе Сталина с автором “Войны миров” писателем-фантастом Г.Уэллсом, 25 июля 1934 года уже были видны результаты “посещения музея”, а также намеки на понимание сущности концептуальной власти:
Сталин: «Непримиримого контраста между индивидуумом и коллективом, между интересами отдельной личности и интересами коллектива не имеется и не должно быть. Его не должно быть, так как коллективизм социализма не отрицает, а совмещает индивидуальные интересы с интересами коллектива. Социализм не может отвлекаться от индивидуальных интересов. Дать наиболее полное удовлетворение этим личным интересам может только социалистическое общество. Более того, — социалистическое общество представляет единственно прочную гарантию охраны интересов личности. В этом смысле непримиримого контраста между “индивидуализмом” и социализмом нет. „…“ Мне кажется, г-н Уэллс, что Вы сильно недооцениваете вопрос о власти, он вообще выпадает из Вашей концепции [41]. Ведь что могут сделать люди даже с наилучшими намерениями, если они не способны поставить вопрос о взятии власти и не имеют в руках этой власти? Они могут, в лучшем случае, оказать содействие [42] тому новому классу, который возьмёт власть, но сами перевернуть мир они не могут. Для этого требуется большой класс, который бы заменил класс капиталистов и стал бы полновластным хозяином, как он. Таким классом является рабочий класс [43]. Конечно, надо принять помощь технической интеллигенции и надо, в свою очередь, оказать ей помощь. Но не надо думать, что она, техническая интеллигенция, может сыграть самостоятельную историческую роль [44]. Переделка мира есть большой, сложный и мучительный процесс. Для этого большого дела требуется большой класс. Большому кораблю большое плавание». «…»
Уэллс: «… В настоящее время во всём мире имеются только две личности, к мнению, к каждому слову которых, прислушиваются миллионы: Вы и Рузвельт [45]. Другие могут проповедовать [46] сколько угодно, их не станут ни печатать, ни слушать [47]. Я ещё не могу оценить то, что сделано в вашей стране, в которую я прибыл лишь вчера. Но я видел уже счастливые лица здоровых людей и я знаю, что у вас делается нечто очень значительное. Контраст по сравнению с 1920 годом поразительный».
Период 1934 — 1939 годы явился периодом “культурной революции” в СССР. Было внедрено повсеместно — обязательное первоначальное образование на языках многих национальностей, некоторые из которых не имели даже своей письменности. Количество школ по начальному и среднему образованию выросло в 1,5 — 2 раза; по высшему образованию — увеличилось на треть. Число библиотек увеличилось почти в два раза. Годовой тираж газет вырос в 1,5 раза. Другие показатели процесса массового получения знаний росли огромными темпами.
«Сухов вытащил из кармана гимнастерки список.
— Джамиля, Зарина, Гюзель… — приступил он к перекличке. Все женщины оказались на месте, кроме Гюльчатай, которая по складам пыталась прочесть вывеску музея».
И в начале и в конце ХХ века остается неразрешенным вопрос о причинах особой “грамотности” еврейства. То ли это доказательство наличия особых умственных способностей этой странной общности, маскирующаяся под нацию, но в этом случае мы имеем дело с проявлением “обыкновенного фашизма”, против которого выступают лидеры современного еврейства; либо здесь имеет место “обыкновенная мафиозность” очень древних кланов.
«— Гюльчатай! — повторил Сухов.
Торопливо перебежав двор, та заняла свое место».
Вроде бы как все, но тем не менее свое место в общем строю народов у еврейства всегда особое и фильме это не раз очень тонко подмечено.
«— До свидания, барышни, — сказал Сухов и передал список Петрухе.
— Может, еще денек побудете, товарищ Сухов? — взмолился тот.
— Да не робей, Петруха, — бодро сказал Сухов. — Завтра придет Рахимов, заберет тебя отсюда».
Так большевизм определил для себя необходимость размежевания с марксизмом и троцкизмом. Но, как покажут дальнейшие события, сделать это будет возможно лишь через “купание” в воде. Вода, как символ информации, всегда использовалась писателями и поэтами.
«Саид сидел, поджав под себя ноги, у стены, за дверью музея, и негромко напевал себе что-то под нос.
— Ну, Саид, счастливо оставаться, — сказал ему Сухов, — а я только в море ополоснусь и в дорогу… Смотри, больше не закапывайся…
Саид продолжая напевать, смотрел вслед Сухову».
Картина 4. Лучше, конечно, помучиться…
«Бандиты напали на Петруху, как только Сухов покинул дворец. Жестоко избив его, они вывели жен Абдуллы на улицу.
Петруха остался лежать ничком на каменных плитах музейного двора. Лебедев подбежал к нему, плеснул на окровавленное лицо воды…»
Этот фрагмент киноповести в кинокартине воспроизведен точно. Но для понимания его места в контексте иносказания следует обратить внимание на слова-символы: “дворец” и “ничком”, являющиеся своеобразными ключами к постижению содержания второго смыслового ряда.
Сухов — символ большевизма. После уничтожения Сталина большевизм покинул “дворец” (символ центра управления), и власть в СССР перешла в руки меньшевика и троцкиста Никиты Хрущева. По словарю В.И.Даля имя Никита — человек, лежащий ничком, не способный вникать в существо объективных процессов, а следовательно и управлять ими [48]. После прихода к власти скрытых троцкистов, открыто разорвавших связи с большевизмом, марксизм из учения “вечно живого” мгновенно превратился в мертвую схоластику, не представляющую никакой опасности для “элит” Запада. Большевизм же наоборот, освободившись от троцкистской зависимости, получил реальную возможность выйти за рамки правил игры, разработанных постановщиками мистерий библейской цивилизации