Насилу-то рифмач я безрассудный
Отделался от сей октавы трудной.
Можно сказать иначе: целостность и взаимосвязанность иносказания “Белого солнца пустыни”, заданного содержанием киноповести В.Ежова и Р.Ибрагимбекова, была нарушена внесением в сюжет фильма изменений, «продиктованных» съемочной группе с уровня коллективного бессознательного или, как принято теперь говорить, с эгрегориального уровня, хотя инициатором каждого отдельно взятого эпизода, выпадающего из сценария или добавляемого в него, выступала конкретная личность.
Для описания одного и того же процесса символы могут быть самые разные, но если они отражают объективную реальность, то всегда будут указывать на одно и то же явление, понимание которого будет определяться системой взглядов на мир читателя (или зрителя). Можно назвать такую систему взглядов мировоззренческим стандартом. Любое множество мировоззренческих стандартов может быть сведено к двум, условно названным по образу восприятия мира в качестве либо “калейдоскопа”, либо “мозаики [80]”.
Какое-то представление об их противостоянии имел, видимо, Пушкин, выразив его в первой октаве предисловия к “Домику в Коломне”:
Четырехстопный ямб мне надоел:
Им пишет всякий. Мальчикам в забаву
Пора б его оставить. Я хотел
Давным давно приняться за октаву.
И в самом деле: я бы совладал
С тройным созвучием. Пущусь на славу!
Ведь рифмы запросто со мной живут;
Две придут сами, третью приведут.
Здесь “мозаичный” мировоззренческий стандарт, иносказательно представленный в качестве «тройного созвучия» материи, информации и меры в мироздании, символически противопоставлен «четырехстопному ямбу» — мировоззренческому стандарту “калейдоскопа”. Октава — символ мироздания и его бесконечности; понять мироздание, отобразить его без искажений можно только через «тройное созвучие» — символ триединства материи, информации и меры. О причинах искажений объективной картины мира, предстающей в сознании в виде образов [81], в фильме говорится также иносказательно.
Наблюдательный зритель не мог не обратить внимания на одно обстоятельство: Сухов ни разу не закурил и не выпил до встречи с Верещагиным. Почему?
Время после ухода из жизни Сталина было не просто временем «застоя»; это было время активного воздействия на народы СССР оружием пятого приоритета — оружием геноцида (алкоголь, табак и другие виды наркотиков) живущих и будущих поколений. Этот тип оружия, при бездумном содействии либеральной интеллигенции врагам Русской цивилизации, с особой жестокостью и изощренностью использовался для подготовки будущего развала страны и уничтожения генофонда нации. Поэтому ни одного фильма, ни одного спектакля (даже для детей) в шестидесятые-семидесятые годы невозможно было представить без сцен употребления табака и алкоголя. По установившейся в те времена традиции самые популярные актеры просто «не смотрелись» без сигареты и спиртного вне зависимости от сюжета сценария фильма или спектакля. Любое заседание различных государственных комитетов, комиссий, пленумов (в том числе и ЦК КПСС), защиты диссертаций, присвоение ученых званий, вручение наград невозможно было представить без «банкета», а праздники — семейные, государственные, религиозные — не мыслились без обильной выпивки. И всё это подавалось через средства массовой информации в яркой и привлекательной «упаковке», что не могло не отразиться на мировоззрении вступающих в жизнь новых поколений: юноши и девушки, подражая своим кумирам, бездумно участвовали в запланированном самоубийстве. На этом “искусстве” держался пьяный бюджет страны, формируемый за счет добровольно-принудительного [82] налогового обложения психически неустойчивых и слабых.
Так «мозг нации» (или может всё-таки говно, как в свое время правильно заметил В.Ульянов-Ленин?) пропил и прокурил Советский Союз. И этот трагический для судеб страны процесс уничтожения генофонда нации символически подан сценой пьяного куража «Таможни» с Петрухой. Либеральная интеллигенция России, неспособная к творчеству без наркотического допинга, к тому же еще была “влюблена” в марксизм.
После того, как Сухов показал, что умеет обращаться с динамитом, Верещагин бросает ему ключи от “таможни”.
Передача ключей Сухову — акт иносказательно символический. Но кроме того, что об этом уже было сказано выше, он означает и то, что либеральная интеллигенция утратила монополию на знание вообще, и на управленческое знание в особенности. Исторически это важное для судеб народов СССР событие совпало с введением в стране всеобщего обязательного среднего образования. Как на это событие отреагировала «таможня»?
«— Садись, выпьем, — пригласил Верещагин гостя к столу, когда Сухов вошел в комнату.
— Можно, — согласился Сухов и посмотрел на фотографии, висевшие на стене. На одной из них Верещагин, молодцевато закрутив усы, сидел в мундире и орденах рядом с молодой женщиной в чепчике, очевидно женой.
— Во дворе павлинов видел? — спросил Верещагин, словно перехватив взгляд Сухова.
— Видел.
— Вот на них и сменял мундир-то.
Верещагин налил в пиалы спирта. — Петруха!
— Я не пью, — сказал еле державшийся на ногах Петруха.
— Правильно, — одобрил его Верещагин. — Я вот тоже сейчас это допью, — он поставил на стол бутыль до половины наполненную самогоном, — и брошу.
Сухов аккуратно взял свою пиалу, не торопясь выпил и вытер усы.
— Больно мне твой Петруха по душе! — сказал Верещагин, опорожнив свою пиалу. — Выпьем…
— Погоди, — остановил его Сухов. — Мы к тебе по делу.
— Знаю, — сказал Верещагин. — Всё знаю.
— Пулемет дашь?
— Абдуллу ждешь?
— Жду, — сказал Сухов.
Верещагин понимающе покачал головой.
— Вот что, Сухов, — сказал он, помолчав, — была у меня таможня. Были контрабандисты. Сейчас таможни нет. Контрабандистов нет… В общем, у меня с Абдуллой мир. Мне всё едино, что белые, что красные, что Абдулла, что ты… — Тут Верещагин вздохнул и произнес. — Вот если бы я с тобой пошел, тогда другое дело.
— Ну, в чем же дело? — спокойно спросил Сухов. — Пошли.
— Пшли! — подтвердил пьяный Петруха.
Верещагин встал из-за стола. Сжал свой огромный кулак.
— Пошли, ребята! — сказал он. — Тряхну стариной.
— Здравствуйте, — сказал Сухов, глядя мимо Верещагина в сторону двери.
Там вдруг появилась женщина, та, что сидела рядом с Верещагиным на фотографии. Она удивленно смотрела на Верещагина, на нежданных гостей.
Верещагин обернулся. Увидел женщину.
— Здравствуйте, — ответила она на приветствие Сухова и вышла в другую комнату.
— Ребята, я сейчас, — сказал Верещагин упавшим голосом и пошел за ней.
Петруха дернулся с места.
— Назад! — Сухов схватил его за гимнастерку.
Женщина, это была жена Верещагина, плакала, прислонившись к дубовому комоду.
— Ты что говорил? — укоряла она сквозь слезы Верещагина. — Ты какие клятвы давал? Сдурел на старости лет!
Лицо Верещагина жалостливо скривилось.
— Настасья, — просительно сказал он.
— Мало тебе, что ты молодость мою сгубил, — продолжала Настасья, — а сейчас и вовсе вдовой оставить хочешь?!
— Настасья, — еще более просительно сказал Верещагин и, нагнувшись, поднял установленный на подоконнике ручной пулемет.
— Ой, Паша! Пашенька! Паша! Пашенька, прости, Христом Богом прошу! Прости, Паша! — бросилась к нему с рыданьями Настасья и ухватилась за приклад пулемета. — Не ходи! Не ходи с ними. Погубят ни за грош!
Сухов и Петруха продолжали сидеть на своих местах. В комнату вошел с пулеметом в руках Верещагин.