Это был конец света — и он только начинался. Так много людей умирали от истощения, анемии, самоубийств, шока и тысяч других причин, от которых люди обычно не умирают, но которые внезапно стали смертельными, казалось, что мы были захвачены еще большей чумой вообще не имеющей имени — если не считать именем отчаянье. Волна ее все шла по миру и все шла, шла и шла…
Перед тем, как разразилась эпидемия, на Земле было почти шесть миллиардов человеческих существ. К концу никто не знал, сколько осталось. Правительство Соединенных Штатов не смогло даже попытаться провести национальную перепись. Если у властей и были идеи о том, сколько людей выжило, то они помалкивали. Похоже, боялись обнародовать это. Но как-то ночью на коротких волнах мы услышали, что только в одной нашей стране было по меньшей мере сто миллионов мертвых. Целые города просто перестали существовать.
Мы не смогли бы представить положение вещей, если бы не сообщения по радио и не репортажи по TV. Большие сельские зоны вернулись к дикости. Везде были руины. Сожженные дома стали обычны — испуганные соседи пытались остановить распространение болезни, сжигая дома умирающих, иногда даже не дожидаясь, пока умирающие станут мертвыми. Везде были брошенные машины, разбитые стекла, выцветшие афиши, нестриженые газоны и более чем достаточно мумифицированных трупов. «Если вы наткнетесь на такой», говорил голос из Денвера, «быстро выдохните, не вдыхайте, задержите дыхание, ничего не трогайте — и тренируйтесь, пока это не станет рефлексом. Потом устройте себе карантин — может быть, у вас есть шанс, может быть — и вызовите дезинфекционный отряд. Если у вас нет устройства для дезинфекции, сожгите все. И молитесь, что вы оказались достаточно быстры.» Мы оставались в горах все весну. И слушали радио.
Денвер сообщал, что, похоже, эпидемии чумы начали замирать. Во всем мире было уже меньше тысячи случаев заражения в неделю, но люди все еще умирали. Теперь наступил голод — от недостатка зерна, которое не было посажено, и еще массовые самоубийства. Если безымянной чумой до сих пор было отчаянье, то теперь ею стало безумие. Люди так легко соскальзывали в него и из него выплывали, что это стало признанным фактом жизни — недомогание, такое обычное, что никого не трогало, такое всеобщее, что стало незаметным. Как воздух, мы не могли его больше видеть, но тем не менее были окружены им в каждый момент бытия.
Новости сообщали только о наиболее шокирующих или беспокоящих случаях, таких серьезных, что их трудно было игнорировать. Мы слушали, поражались, иногда плакали. Но и так было слишком много плохого. Большинство горя мы похоронили. Но часть осталась — избегать его было лучшее, что мы могли. Иногда мы предпочитали не обращать внимания. Иногда мы предпочитали выжить.
Я боялся, что мы никогда не спустимся с гор — но мы наконец спустились. В апреле папа и я взяли пикап и медленно поехали вниз через речушку. Если кто-то наблюдал за нами, мы этого не заметили. Один раз мы остановились у белого флажка, но на сигналы никто не отозвался.
Мы словно летали на другую звезду, прошло сто лет и мы только что вернулись. Мы чувствовали себя исследователями — иностранцами, нам казалось, что мы больше не принадлежим этому миру. Все было одновременно знакомым и чужим. Мир выглядел необитаемым и пустым. И он был жутковато тихим. И везде стояли сожженные монументы мертвым. Каждый был свидетельством — здесь нашли тело.
Мы осторожно направляли наш путь мимо брошенных машин и упавших деревьев. Я начал беспокоиться. Мили подряд мы не видели ничего, пока не наткнулись на свору собак, бегущих по шоссе. Они начали лаять, когда заметили нас. Они преследовали машину почти километр. Мое беспокойство превращалось в страх.
Потом мы увидели бредущих свободно коров, которые выглядели худыми и больными. Мы видели безучастную молодую женщину, идущую по дороге. Пытались остановить ее, предупредить о собаках, но она просто прошла мимо, словно нас не было. Потом увидели голого мальчика, прячущегося в траве, но он повернулся и убежал, когда мы позвали его.
— Слишком рано?, — спросил я.
Папа покачал головой: — Нет, не рано. Работу надо сделать, Джим. — На его лице застыло выражение боли.
Мы остановились заправить бензобак — на заправке висело похожее на официальное объявление, что станция национализирована на время чрезвычайного положения и оставшееся горючее и запчасти свободно доступны всем зарегистрированным жителям.
— Они не боятся, что кто-нибудь украдет?
— О чем беспокоиться?, — сказал папа. — Теперь здесь всего хватает для всех.
Я обдумал это. Чума шла быстро. Тысяча испуганных людей вскарабкались на борт суперлайнера в Нью-Йорке, а к тому времени, когда самолет был над Сент — Луисом, половина из них была мертва, а другая половина умирала. Выжила только команда в запертой кабине — но они тоже были мертвы, потому что ни один аэропорт страны не давал им посадки. И даже если бы они смогли сесть, не было способа достать эту команду из самолета иначе, чем через пассажирскую кабину. Такое случалось трижды. Один самолет, который приземлился, сожгли немедленно после остановки. Другие две команды выбрали более быстрый способ. После этого все аэропорты были закрыты.