— Прошу прощения, Дюк, большая разница.
— Да? И какая?
— Я следую контракту. Я прислан в качестве ученого. Там не говориться, что я должен быть солдатом.
Дюк откинулся в кресле: — Взгляни получше на контракт, парень, раздел «специальные обязанности».
Я цитировал наизусть, научился этому в школе; Дюк поднял брови, но позволил продолжать:
— «В дополнение, от работника может быть потребовано нанимателем в лице его/ее непосредственных или более высокопоставленных начальников выполнение любых специальных или единичных обязанностей, для которых он пригоден и должным образом подготовлен с помощью обучения, по природе или другим образом, и которые связаны или имеют отношение к основным обязанностям, как здесь описано…» — Дюк улыбнулся. Я продолжал: — «… за исключением случаев, когда эти обязанности находятся в прямом противоречии с целью данного контракта.» Дюк продолжал улыбаться: — Все верно, Маккарти — и обязанности, о которых я прошу, не находятся в прямом противоречии. Ты же не находишься в пределах действия раздела о «мирных целях»?
— Ну, не знаю.
— Нет, не находишься. Если б находился, тебя бы сюда не прислали. Каждый человек здесь выполняет два дела — свое собственное и уничтожение червей. Надо ли говорить, какое на первом месте?
Я медленно произнес:
— И что это значит?
— Это значит, — сказал Дюк, — если миссия носит военный характер, то каждый является солдатом. Мы не можем позволить себе иметь бездельников. Мне нужен помощник. Хочешь изучать червей — научись работать огнеметом.
— Ты так понимаешь «специальные обязанности»?
Он сказал спокойно:
— Верно. Знаешь, я не могу приказать тебе, Маккарти. Любая операция, связанная с риском для жизни, должна быть совершенно добровольной. И это вовсе не старомодный тип добровольности, вроде: «я беру тебя, тебя и тебя». — Дюк поставил кофейную чашку. — Но я дам тебе время. До завтра. Если надумаешь, найди Шоти. Иначе, в пятницу улетишь на вертушке. Идет?
Я не ответил.
— Ты понял?
— Понял! — огрызнулся я.
— Хорошо. — Дюк встал. — Ты уже знаешь, на что идешь, Джим — об этом нет вопросов. Поэтому кончай переживать и приступай к делу. У нас нет времени.
Он был прав и я это знал, но было нечестно так давить на меня.
Он понял мое молчание и покачал головой:
— Брось, Джим. Ты не станешь более готовым, чем сейчас.
— Но я вообще не готов!
— Об этом и речь. Если бы был, не было бы нужды в разговоре. Так что… как?
Я поднял глаза.
— Да?
— Я боюсь, — признался я. — А если я струшу?
Дюк улыбнулся.
— Есть очень простой способ узнать, не трусишь ли ты. Если да, тебя съедят. Все остальное — это успех. Запомни.
Он взял чашку, чтобы отнести на кухню.
— Я скажу Шоти, чтобы ждал тебя. Надень чистое белье. — Потом он повернулся и ушел, оставив меня таращиться вслед.
4
По закону, я уже отслужил в армии.
Три года. Что-то около этого.
Вас автоматически зачисляли, когда вы появлялись на первом занятии по «глобальной этике», единственном обязательном курсе в высшей школе. Без окончания этого курса не давали диплома. И кроме того, что обнаруживалось только впоследствии — нельзя было закончить курс, не заслужив почетного увольнения. Все это было частью «Обязанностей Всеобщей Службы». Ура!
Инструктором был некто по имени Уайтлоу. О нем знали немногое. Здесь он был первый семестр. До нас, правда, доходили некоторые слухи — что однажды он ударил парнишку за разговорчики и сломал ему челюсть. Что его нельзя уволить. Что он проходил срочную службу в Пакистане — и все еще хранит уши мужчин и женщин, которых убил. Что он до сих пор участвует в некоторых сверхсекретных операциях и преподавание — лишь прикрытие. И тому подобное.
Когда я увидел его, то поверил всему.
Он приковылял в комнату, бросил клипборд на стол и обратился к нам:
— Прекрасно! Я хочу находиться в этой комнате не более чем вы! Но этот курс обязательный для всех — так выжмем все лучшее из плохой ситуации!
Он был коренастый, как медведь, грубоватый и раздражительный. У него были начинающие седеть волосы и серо-стальные глаза, ввинчивающиеся в вас, как лазер. Нос толстый; похоже, был сломан несколько раз. Он выглядел, как танк, и двигался странной катящейся походкой. Покачиваясь при ходьбе, он был неожиданно грациозен.
Он стоял перед нами, как неразорвавшаяся бомба, и глядел на нас с очевидным отвращением. Он смотрел сердито — выражение, которое мы быстро научились распознавать, как общее недовольство нашим испугом, причем не каждым из нас в отдельности, а всем классом, как целым.
— Меня звать Уайтлоу! — рявкнул он. — И я не являюсь приятным человеком!…
Ого!?…
— … Так что, если вы думаете, что пройдете курс, подружившись со мной, забудьте это! — он так свирепо смотрел, как если бы ждал от нас такого же взгляда. — Я не хочу быть вашим другом. Так что не тратьте времени. Все очень просто: я должен сделать дело! И оно будет сделано. Вы тоже должны сделать дело. Вы можете сделать его легко и взять ответственность на себя — или вы можете сопротивляться, и тогда я вам обещаю — этот класс станет хуже преисподней! Понятно?
Широким шагом он прошел в конец комнаты, вырвал комиксы из рук Джо Бэнгса и разорвал их. Обрывки бросил в мусорную корзину.